— А он однажды нас застал — меня и Балестриери.
— И что же он видел?
— Он видел, как тот меня целовал.
— И ничего не сказал матери?
— Нет, он ей сказал, но мама не поверила, потому что Балестриери уже ухаживал за ней, и она сказала папе, что он все это выдумал из ревности.
— И после этого Балестриери продолжал приходить к вам в дом?
— Да, но мы стали осторожнее. Тем более что в конце концов папа почти поверил, что ему тогда просто померещилось. Но он продолжал ненавидеть Балестриери. И как только его видел, уходил из комнаты.
Со стола было убрано. Теперь Чечилия расставляла стулья. Когда она проходила мимо, я за руку притянул ее к себе и усадил, сопротивляющуюся и рассеянную, к себе на колени.
— Итак, — сказал я, — сейчас мы поедем в студию?
— Я жду звонка.
— При чем тут звонок?
— От звонка зависит, поедем мы в студию или нет.
— Кто должен тебе звонить?
Она смотрела на меня некоторое время каким-то непонятным, словно бы изучающим взглядом, потом сказала:
— Мне должен позвонить один кинопродюсер, чтобы назначить встречу. Если это будет скоро, боюсь, что сегодня мы к тебе не поедем.
Я ни на минуту не усомнился в том, что она лжет. Об этом говорила сама ее интонация, слишком натуральная. Такой натуральности можно достичь лишь тогда, когда лжешь. Я сказал:
— Почему ты не хочешь сказать правду? Ведь это актер должен тебе звонить.
— Какой актер?
— Лучани.
— Да я только вчера с ним виделась, — сказала она неожиданно, предлагая мне проглотить правду суточной
— Но вчера-то у продюсера виделись?
— Ну и что? Лучани просто нас познакомил. Но вчера продюсер не мог меня принять и сказал, что позвонит завтра.
Я заметил, насколько все это было правдоподобно. Больше того, все это могло быть даже правдой, во всяком случае в деталях; я знал, что, когда Чечилии приходилось лгать, здание лжи она всегда возводила из материалов правды. Но я стоял на своем:
— Нет, это Лучани должен тебе звонить. Ну что тебе стоит это признать?
— Ничего не стоит, только это неправда.
— Если это неправда, давай я подойду у телефону и отвечу вместо тебя.
— Пожалуйста, если это доставит тебе удовольствие.
— Нет, я не хочу ставить опытов. Я хочу только, чтобы ты поняла одну вещь, всего одну.
— Какую вещь?
— Мне не надо, чтобы ты меня любила, мне надо только, чтобы ты говорила мне правду. Я предпочитаю услышать, что ты сегодня встречаешься с Лучани, если ты действительно с ним встречаешься, чем видеть, как ты это от меня скрываешь, думая, что мне это будет неприятно.
— Моя правда состоит в том, что сегодня я не встречаюсь с Лучани. Ты предпочитаешь, чтобы я сказала твою правду, то есть что я с ним встречаюсь.
Таким образом, сама того не желая, Чечилия проговорилась, что правда и ложь для нее одно и то же, то есть что для нее не существует ни правды, ни лжи. Из коридора вдруг донесся телефонный звонок. Чечилия тотчас вскочила с моих колен и, воскликнув: «Телефон», выбежала из комнаты. Я вышел следом за ней.
Телефон находился в конце коридора, в самом темном его углу; он стоял там на этажерке. Я увидел, как Чечилия сняла трубку, поднесла ее к уху и сразу же сказала: «Здравствуйте». Я подошел, и тогда она, словно желая спрятать, защитить от меня черную эбонитовую трубку, в которую она говорила и из которой обращались к ней, неожиданно повернулась ко мне спиной. Разговор продолжался. Я заметил, что Чечилия отвечает односложно и говорит словами еще более стертыми, чем обычно, и неожиданно проникся твердой уверенностью в том, что на том конце провода — актер, что они с Чечилией договариваются о свидании и что Чечилия мне с ним изменяет. В то же время я заметил, что испытываю мучительное желание: я хотел ее, лгущую и ускользающую и оттого такую реальную и такую желанную, словно, возьми я ее здесь, прямо в коридоре, в то время, когда она говорит с любовником, я овладею ею как раз в тот момент, когда посредством телефона она думала от меня ускользнуть. Я тесно прижался к ее спине, как недавно в ванной, но, заметив, что она отвечает мне движением ягодиц, понял, что она не только не против такого необычного и неудобного соития, но хочет его, словно желает загладить этой
— Очень жаль, — сказала она наконец, обернувшись, — но сегодня мы не поедем в студию. Через полчаса меня ждет продюсер.
— Хорошо, я ухожу.
— Подожди, выйдем вместе.
Чечилия пошла впереди меня по коридору к своей комнате. Она вошла туда первой, а когда вошел я, тщательно заперла за нами дверь.
— Хочешь, мы прямо сейчас займемся любовью? Но только сразу, потому что у меня в самом деле нет времени.
Услышав это предложение, такое щедрое и такое циничное, я почувствовал прилив желания, которое, казалось, никогда уже не сможет насытиться именно потому, что я желал не только ее тело, такое послушное и податливое, но всю ее целиком. Однако я ответил: