Но она не хочет смотреть на него… она не должна смотреть ему вслед… она знает только одно — она поскорее должна уехать… должна вернуться домой и постараться объяснить себе, что же это все-таки было…
Толстый черно-белый пони медленно и с явной неохотой тронулся в путь. Ему очень не хотелось покидать эту лужайку, трава на ней была сочная и хрусткая — и что с того, что дорога его лежит домой, а там его ждут удобное стойло и охапка свежего сена? Пони слегка прибавил шагу и, протрусив приблизительно с четверть мили, свернул к каменным воротам. Подъездная аллея была короткая, и, вынырнув из-под тени старинных дубов, двуколка оказалась перед красивым краснокирпичным особняком елизаветинских времен с полагающейся ему деревянной брусчатой крышей, заостренными окнами и дубовой, обитой гвоздями дверью.
При появлении двуколки немедленно возник грум, который ожидал приезда хозяйки у входа в дом.
— Вы припозднились, мисс Орелия, — заметил он с дружеской фамильярностью старого слуги, заслужившего привилегию при подходящем случае поворчать на хозяев.
— Да, знаю, Эбби, — ответила ему Орелия, — но бедная Сара упокоилась навек лишь час назад…
— Так она умерла, мисс?
Орелия кивнула:
— Да, Эбби, и нам приходится лишь радоваться тому. Она ужасно страдала от болей последние несколько месяцев.
— Да, я наслышан был, мисс, и то-то она радовалась, что вы были рядышком.
— Да, мне кажется, я была ей нужна, — кратко отвечала Орелия, спускаясь из двуколки. Отворилась дверь, и показался еще один старик, лет хорошо за семьдесят.
— Вернулись, мисс Орелия? А я уже хотел посылать за вами Эбби.
— Что-нибудь с дядей Артуром? — быстро спросила она.
— У него сейчас врач, мисс, но надеяться, видимо, не на что.
— Сейчас поднимусь к нему.
Орелия расстегнула плащ, и дворецкий снял его с ее аккуратных скульптурных плеч. Она пригладила рукой волосы, на секунду прикрыла глаза. Перед ее внутренним взором сияли солнечные лучи самой ранней весны… Она на секунду оцепенела, но стряхнула с себя наваждение и одернула верх небогатого своего облачения. Одета она была в темное, слегка старомодное платье, но оно не скрывало прелести грациозной фигурки и мягкой округлости юной груди. Длинная тонкая шея, белое личико в ореоле светло-золотистых волос… Фея? Нимфа? Богиня, сбежавшая из любопытства к земной жизни с Олимпа и закутавшаяся, дабы не быть узнанной, в невзрачные земные одежды…
Она взбежала по лестнице, едва касаясь ногами ступеней, покрытых старой ковровой дорожкой. На лестничной площадке остановилась и отдышалась. Глаза ее стали совсем темными — от тревоги и беспокойства. Чуть помедлив, она открыла дверь спальни.
На следующий день, едва проснувшись, Орелия снова вспомнила о джентльмене, избавившем ее от навязчивого внимания двух пьяных охотников, и о том, что между ними произошло. Этот красивый джентльмен ее оскорбил — иначе его поступок не назовешь.
Но был ли его поступок столь уж оскорбителен, спросила она себя. Разве она не поощрила его сама, не высказав протеста, не оказав ему сопротивления? Да, она поняла, что он принял ее за деревенскую простушку: «Вы, конечно, сделаете чрезвычайно счастливым какого-нибудь селянина, похожего на быка».
Она слышала этот голос с его сухой, насмешливой интонацией, ясно дававшей понять, что он и помыслить не может о ней как о подходящей жене для джентльмена.
Но ведь ни одна благовоспитанная дама, дама из благородного сословия не отважилась бы пуститься на двуколке в путь без мужского сопровождения! Ей очень хотелось бы объяснить ему, почему она остановила свой выбор на двуколке и толстом Пятнашке и отправилась в дорогу без слуги, но Эбби надо было срочно поехать в дальнюю от них аптеку за лекарством для тяжело заболевшего грума, который помогает ему на конюшне, и он взял для этого экипаж, а старая Сара была уже при смерти, так что Орелия решилась ехать немедленно и одна. Но все же как она могла допустить такую глупость, совсем забыв о предстоящей встрече охотников в гостиничном баре «Георгий и Змей»! И почему она словно лишилась языка и окаменела, когда незнакомец ее поцеловал? Может быть, это смерть Сары так подействовала на нее, что она потеряла способность здравого рассуждения — ведь бедную дорогую Сару она знала с детства… Именно Сара неусыпно и самоотверженно заботилась о ней всю ее жизнь, с тех самых пор, когда она лишилась родителей во время пожара — это случилось ночью, и помощь не смогла подоспеть вовремя, но маленькая Орелия была спасена и привезена родственниками в имение Морден к дяде Артуру. Жена его, страдавшая болезнью легких, тоже к тому времени умерла, и из просто служанки в доме Сара сделалась няней — своей семьи у нее не было, но детей она очень любила и души не чаяла в крошке Орелии и ее двоюродной сестре Кэролайн!
Имение Морден было расположено неподалеку от деревушки Борли, что в графстве Эссекс, в деревне Морден Грин. Здесь, в шестидесяти милях к югу от Лондона, когда-то давно, несколько веков назад, был построен бенедиктинский монастырь — в достаточно рискованной близости к женскому монастырю. Надо ли говорить, что такое соседство стало слишком непосильным искушением для аскетичных монахов? И вот один из них влюбился в юную и прекрасную послушницу Марию. Монах уговорил Марию бежать с ним, и запряженная лошадьми повозка уже готовилась выехать с монастырского двора, когда по чьему-то доносу преступные любовники были схвачены. Монаха вскоре повесили, а его возлюбленную замуровали в каменной стене монастыря Борли. С тех пор призрак девушки в серых одеждах часто видели вблизи монастыря и слышали стук лошадиных копыт, хотя никакая повозка в этот момент не проезжала ни здесь, ни на расстоянии, с которого можно было бы ее слышать. Привидение, обликом напоминавшее Марию, обычно проходило по парку, по одной и той же тропинке — тропинка эта получила название Аллея монахини. В шестнадцатом веке монастырь был разрушен, и на его месте возвели помещичью усадьбу. Неподалеку от этой усадьбы и было расположено имение Морден. Сара не раз рассказывала Орелии эту печальную историю, и Орелия очень сочувствовала двум влюбленным, кому так не повезло, хотя их счастье было очень возможно…
А теперь вот Сара умерла, больше она не скажет ни слова… Несколько недель перед тем она провела в больнице деревушки Борли, где за ней был надлежащий уход — больничку эту устроил в деревне сам доктор, и была она совсем небольшой, почти домашней, так что Орелия, часто навещая там Сару, не чувствовала себя виноватой за то, что эти заботы с ней разделили женщины из деревни, помогавшие доктору, — чтобы отблагодарить одну из них, особенно внимательную к Саре в эти скорбные дни, Орелия и зашла в тот злополучный коттедж, на ступенях которого ее так неожиданно для нее подловили эти двое разогретых спиртным и охотой друзей.
Умер и дядя Артур. Умер он на рассвете, держа ее за руку, а перед тем говорил — долго и много, но при этом речь его была только о тех, кто умер уже давно, о своей дорогой жене, которую он очень любил и после ее смерти так и не женился, или о незнакомых ей людях. Когда дядя заговорил о ее отце, Орелия поняла, как глубоко он любил своего умершего от неизвестной болезни брата, но были и другие родственники, которых он знал еще мальчиком, но которые для нее оставались лишь именами.
Незадолго до того, как испустить свой последний вздох, он вдруг позвал свою дочь:
— Кэролайн, где Кэролайн? Я хочу увидеться с Кэролайн!.. Приведите ее!
— Это невозможно сейчас… Она далеко, дядя Артур.
— Где моя милая девочка Кэролайн?
— Она… за пределами Англии, на континенте…
— Но как же так… Мне осталось жить совсем немного, а я не увижу мою милую Кэролайн?
— Она бы непременно была сейчас рядом с вами, если бы знала о вашей болезни! Но у меня до сих пор нет ее адреса, чтобы сообщить ей грустные новости…
— Моя Кэролайн где-то в другой стране! Ах, Кэролайн… Все время она где-то носится — не сидится ей дома, и всегда у нее какие-то неприятности… О, ты должна помогать ей, Орелия, моя разумная девочка…
— Боюсь, она не станет слушать моих советов, дядя Артур! Вы же так хорошо ее знаете!