– То-то я смотрю, премию не дали, план не выполнили, квартальных не будет. А я-то, а я-то перед ним…
Лида вместе с недочитанным письмом слегка отшвырнула всю оставшуюся стопку. На столе неподвижно осталось лежать последнее письмо из стопки, на конверте которого было крупно написано: «Лидии». Письмо не было запечатано. Она сидела, держала его в руках, пытаясь угадать, что в нём хотел сказать ей Саша, зачем он своё письмо, адресованное ей, положил в стопку с посланиями другой женщины.
– Наверное, прощение просит. Наверняка сожалеет, что так вышло, – думала она, нервно вытаскивая исписанный его рукой листок.
«Лидия», – прочла она на первой строчке.
– Странно, так официально, он меня никогда не называл, а может это не его письма? – неожиданно промелькнула успокоительная мысль, но бегло взглянув на почерк, она поняла, что так красиво, почти каллиграфическим почерком мог писать только её Саня. Недаром он долго не мог привыкнуть к шариковым ручкам. А на его столе так и остался мраморный набор ещё со сталинских времён: глубокая хрустальная чернильница в каменном ложе, конусный тоже мраморный стакан для ручек, тяжёлый промокатель из папье маше и маленький изящный сундучок для хранения перьев для ручек.
«… Я хотел попросить товарища отправить это письмо по почте после моей смерти. Но потом решил, что ты всё равно найдёшь эти письма, так сразу прочтёшь и то, о чём много раз я хотел с тобой поговорить.
Плохо, Лида, очень плохо, что у нас так сложилась жизнь. Не надо было тебе меня останавливать, тогда может и ты нашла бы своё счастье. Не со мной, с другим мужчиной. Была бы между вами любовь, возможно, и детки появились бы. Я виню свою нерешительность. Не смог противиться матери, которую очень не только любил, но и уважал. Это по её требованию, мы продолжали жить, даже без любви. Это она любила нас обоих… После её смерти я хотел бросить всё, и уйти от тебя, но у меня были обязательства и перед моей любимой женщиной, с которой нас повенчала война и перед родившимся сыном. Но и за тебя сердце болело. Виновата моя нерешительность. Четыре года назад у меня появился замечательный внук. Ты представить не можешь, какое это счастье. Лида, я чувствую, что скоро умру. Прошу только одного. Не держи зла. Оставайся с миром в сердце. Прости меня, за то, что так и не смог тебя полюбить. Женой ты была хорошей, верной. Всегда ждала меня, заботилась. Но этого мало. Ты тоже не любила меня. Просто никак не можешь или не хочешь понять этого. Прощай. Твой Александр».
У Лиды безвольно опустились плечи, рука с письмом упала на колени. Ей хотелось заплакать, но слёз, как ни странно не было. Вдруг, она почувствовала слабый холодок, пробежавший по её лицу.
– Опять этот проклятый сквозняк. Ценный работник, – подумалось ей, – как он здесь сидел? И ни какой сквозняк его не брал. Всё мог и семью на стороне завести, и ребёнка родить, и помогать всю жизнь, и мне врать, да так скрытно, только от сквозняка так и не смог избавиться».
Она подняла руку с письмом, чтобы оставить его на столе, но заметила Сашину приписку.
«P.S.
Прошу тебя исполнить мою последнюю просьбу. Передай мотоцикл моему сыну».
– Ага, сейчас, – устало сказала она вслух.
Немного придя в себя, она хотела сжечь все эти послания, но в последний момент, глянув на фотографию мужа, она оставила их, где они и лежали раньше.
***
Почти полгода Лида не могла прийти в себя. Она не подходила к столу, за которым работал Саша, Больше не перечитывала неотправленное ей письмо и не дотрагивалась до писем женщины из прошлого. Лида осунулась, сразу как-то сникла, постарела. Но однажды её навестила старая подруга, давно жившая за городом. Подруга давно вдовствовала, жила в собственном небольшом, но уютном домике с подворьем.
– Так не пойдёт, – сказала она, увидев изменившуюся до неузнаваемости Лиду, – всё, собирайся и поехали.
А Лида не стала противиться. Ей и самой хотелось, если не умереть, так куда-то уехать, убежать, скрыться. Через месяц пребывания за городом, с кукарекающими петухами, маленькими милыми жёлтыми, похожими на шарики цыплятами, бегающими повсюду, и уходу за остальной живностью, она отошла и душой и телом. А ещё ей очень понравилось возиться с самым младшим внуком подруги, которого ей периодически подкидывали дети. Глядя на пятилетнего малыша, она вспоминала своего Сашу, и ей казалось, что она начинает понимать его.
– Ему очень хотелось детей. А я всю свою материнскую любовь обрушила на него. Наверное, поэтому свекровь стояла горой за меня. Она хотела, чтобы её прошедшего войну, ранение, сына любили больше, чем своих детей. Она очень любила сына. Но Саше моей любви было мало. Ему надо было любить самому. И не только женщину. Он хотел, чтобы после него осталось его продолжение.
Через некоторое время Лида засобиралась домой. А вернувшись, переписав адрес с конверта, попросила племянника передать молодому мужчине, что ему завещан мотоцикл с коляской.
Она не вышла во двор, когда парень с племянником крутились вокруг железной махины, освобождая гараж от многочисленных железяк и запчастей, но когда мужчины уложили всё это богатство в мотоколяску, и парень собрался уезжать, она, резко открыла окно.
Сквозняк с шумом ворвался в комнату, опрокинув Сашину фотографию в траурной рамке.
– Подождите! – крикнула она, – подождите, я сейчас спущусь.
Лида быстро взяла упакованную заранее Сашину настольную лампу и перевязанные тесёмкой письма и бережно, как тогда в военные годы делала свекровь при бомбёжке, прижала её к груди. Подойдя к сыну Саши, она протянула лампу ему.
– Возьмите на память об отце и вашей бабушке, его маме. Она эту лампу всю войну берегла для него. А это передайте своей маме.
Парень взял письма и задержал руку Лиды.
– Спасибо, спасибо вам, – он наклонил голову и хотел поцеловать её руку, но она остановила его, и чуть пригладив его волосы тихо сказала:
– Вы навещайте меня иногда… приезжайте… с внуком.