Продавцы, принимая меня за молодого, но уже чокнутого коллекционера, стали подсказывать места книжных развалов и сообщать о новинках.
Итак, я обложился картами, вырвал из тетради разворот. Наивный! Лист закончился через минуту. Названия остановок во всех городах поражали однообразием: больницы, Ленины, школы, Гагарины, универсамы… Мне не составило труда найти навскидку пары в двух любых городах.
Пространство расползалось передо мной, как передержанная в хлорке простыня.
3.
Решаю, что сброшу хвост на кольцевой линии — трое ворот там следуют плотно друг за другом, и это даёт мне возможность маневра. Гоблинов, а именно так я окрестил своих преследователей, всего двое, так что если даже им известны все мои отнорки, пусть попробуют угадать в котором из них я скроюсь.
Втискиваюсь в переполненный поезд, прислоняюсь к бортику у входа. Бомж с Пронырой устраиваются в соседнем вагоне, их хорошо видно через стекло. Однако я поворачиваюсь к ним спиной. Главное сейчас не расслабляться, не впадать в привычный лёгкий транс, что помогает мне пробивать пространство. Сейчас нужно, напротив, зацепиться взглядом за реальность, за окружающих, не то вынесет не туда. Со мной не раз так случалось, когда я неожиданно проваливался в другие ворота. Это как мимо своего дома в задумчивости пройти, или этаж перепутать. Бывает.
За хмурые лица пассажиров цепляться неохота. Выбираю красивую девушку, что стоит напротив меня и читает. Стараюсь думать только о ней. Красивая. Что она там читает? Вот хорошо бы отдохнуть с ней на море, лучше на Адриатическом. Умная. Не детектив читает, не любовный роман, судя по обложке что-то философское. Фигурка — ах, ах, какая фигурка. Студентка? Молоденькая…
Девушке моё внимание не нравится, она опускает книгу, заложив пальцем страницу, и хмурится. Набираюсь наглости, подмигиваю в ответ. Она отворачивается.
— Станция «Проспект Мира», — сообщает надоевший голос, — переход на Калужско-Рижскую линию. Уважаемые пассажиры, просим…
Проскочил!
Девушка решила сойти. Уж не из-за меня ли? Провожаю взглядом уплывающие бёдра и оглядываюсь. Бомж исчез, Проныра остался. Что ж, пока один — ноль. Посмотрим как сможет он в одиночку прикрыть двое оставшихся ворот. Правда и передо мной стоит выбор, в какие из них нырять, но тут уж пятьдесят на пятьдесят.
Вторые ворота. Третьи… пора! Расслабляюсь, перехожу… и вижу за стеклом Проныру. Чёрт!
Сперва я мог перемещаться только туда, где бывал раньше. Я должен был помнить место. Переноситься неведомо куда мне не удавалось. Приходилось покупать билет на поезд, и добираться до нового города обычным путём. Но уже оттуда я переходил без напряжения. Позже я научился пробивать пространство не обременяя себя предварительной разведкой. Я даже целую медитационную систему разработал.
И, наконец, пришло время, когда я вырвался с одной шестой части суши.
Я любил кататься на скейтборде по безлюдным затяжным спускам. И потому часто навещал один удмурдский городок, вся прелесть которого для меня заключалась лишь в единственной тихой улице, что сбегает волнами вниз.
И вот привычно скатываясь, зная каждую выбоину, я задумался, и на ум мне пришёл Сан-Франциско, где по такой же волнистой улице гонялись в боевиках за крутыми бандитами ещё более крутые полицейские. Видимо я прикрыл глаза или моргнул протяжённо… Ослепительное солнце, пробившее закрытые веки, и жара, хлынувшая под куртку, дали мне понять, что я уже не в Удмуртии. Я открыл глаза. Вместо привычных вечно мокрых пятиэтажек вокруг стояли виллы, вместо чахлых берёз — пальмы.
В то время поездки за рубеж ещё не стали обычным делом, и я сильно перепугался, оказавшись в социальном зазеркалье…
С перепугу пробыл я там не долго. Оглянулся, не видит ли кто, быстренько вскарабкался повыше и оттолкнулся ногой, думая только об одном — о сырой удмурдской осени.
Вернувшись домой я сел за английский язык. Выучил его за три месяца, решительным штурмом, словно собирался поступать в МГИМО. Вот ведь когда припрёт — а в школе едва вытягивал на тройку. Теперь за дело!
С каким упоением и лёгкостью я открывал для себя Соединённые Штаты! Мэйнстритов и авеню в честь Линкольна и Вашингтона там встречалось не меньше чем у нас площадей Ленина. Скоро сеть переходов опутала всю страну. Со скейтом под мышкой я отправлялся в Удмуртию, «спускался» в Сан-Франциско и уже оттуда путешествовал по Америке.
Я отдыхал на Гавайях, наблюдал за космическими стартами во Флориде, Слушал Ниагару, заглядывал в Большой Каньон, однажды заскочил и в бывший Новоархангельск на Ситке.
Попав за Атлантику, под впечатлением неожиданного открытия, я поначалу как-то упустил ещё один важный момент — само открытие. Не подумал. А подумать стоило. Впервые мне для перехода не понадобился общественный транспорт и привязка к названиям остановок. Новый метод оказался, что называется, своевременным: в родной стране как раз настали тяжёлые времена. Улицы и станции переименовывались, в транспорте перестали объявлять остановки… Людей эти мелочи трогали мало, у них проблем и без того хватало, но мне именно мелочи показались катастрофой. Так что неожиданное открытие явилось спасением, и я принялся экспериментировать.
Сперва с ассоциациями. В поисках похожих ландшафтов и архитектуры, я пересмотрел груды фотоальбомов, путеводителей, рекламных буклетов.
Затем я учился расслабляться безо всякой цели, и экспериментировал до тех пор, пока не получилось пробивать пространство не считаясь с названиями.
О, это открыло передо мной весь мир. Я играл шариком, словно чаплинский диктатор. Я упивался властью над пространством, насмехался над расстоянием.
Я был Эриком Рыжим, Колумбом и Магелланом. Моим солёным ветром стали сквозняки подземных тоннелей, запахом моря — дух шпальной пропитки, криками чаек — скрежет железных колёс…
Я побывал в Тадж-Махале, топтал Великую Стену, трогал пирамиды Египта, руины инкских городов, всё то что с детства мог видеть лишь на картинках. Несмотря на возраст я полюбил Диснейленд — видимо добирал то что недодали в детстве. Подозреваю, что и те, кто приводил в парк развлечений толстеньких отпрысков, использовали их только как повод. Я загорал на пресловутых Канарах, между управляющим банка справа, и членом правительства слева. Мы вместе пили пиво и болтали о политике. Они считали меня удачливым хакером, ведь я намекнул им, что работаю по компьютерной части.
Мало-помалу, привычная картина мира, изображённая на географических картах стала казаться мне противоестественной и абсурдной. Там где города разделяли океаны, мне было достаточно единственного усилия. Из Сиднея в Лесосибирск я переходил за мгновение, зато из того же Сиднея в Канберру путь получался неблизким, и проще было бы добраться обычным автобусом.
Границы рухнули, исчезли, государства потеряли значение. Мешало, пожалуй, только разнообразие языков и диалектов, освоить которое я даже не помышлял. Но политические образования смешили своей нелепостью.
Неверно полагать будто другая сторона жизни осталась неведома мне. Я воочию увидел тех рахитных детишек, которыми нас пугали в «Международной панораме», женщин с обвислыми, как уши спаниеля, грудями. Но реальность оказалась куда страшней. Телевизор не передавал ни вонь, ни вкус тухлой воды, ни низкий гул мириадов насекомых, ни масштабов человеческой катастрофы.