На подобный исход сейчас рассчитывать не приходилось: он имел дело не с третьеклассниками - перед ним была злая шпана, почуявшая в нём удобную жертву, на которой можно безнаказанно отыграться за все прежние обиды от учителей. Ведь не так-то легко каждый из них распрощался в своё время со школой и согласился пойти в самое непрестижное училище, на тяжелую строительную специальность!
Наверно, всё-таки надо было отказаться вести урок до тех пор, пока не назовут имя хулигана, - к этому выводу Каморин пришел уже спустя немалое время. Хотя, конечно, группа своего "неизвестного героя" ему не выдала бы. Пришлось бы до звонка нудно пережевывать нравоучения, а затем докладывать о сорванном уроке директору. И тот решал бы тогда, от кого ему проще, целесообразнее избавиться: от Каморина в самом начале его испытательного срока или от озорника.
Каморин лишь со временем догадался о том, что директор имел в каждой группе свои "глаза и уши" - тайных информаторов. То были подростки, побывавшие в колонии для несовершеннолетних и вставшие там на "путь исправления", то есть сотрудничества с администрацией в качестве осведомителей. Поскольку об этом сообщалось в выданных им характеристиках, в училище от них требовали таких же услуг. Вот почему директор был хорошо информирован обо всём происходящем на уроках и при каждой встрече с Камориным высказывал ему неизменную укоризну: "Очень слабо вы держите испытательный срок!"
В свой первый день в качестве преподавателя Каморин не хотел жаловаться на издевательства учеников. Ему казалось, что это слишком стыдно и потому совершенно невозможно. Ведь это означало бы сразу расписаться в своей несостоятельности в качестве педагога. Куда проще, легче было ему сделать вид, что ничего не произошло. Именно так он и поступил, не отдавая себе отчёта в том, что копирует поведение несчастной ботанички. Он продолжал вести урок, и голос его звучал по-прежнему ровно, произнося заученный текст, как если бы ничего не произошло. Ему представилось, что его спокойная речь умиротворит подростков, что они, бедные, устали оттого, что на них всюду кричат: и дома, и в училище, и во дворе, где тоже есть свои суровые авторитеты. Должны же они оценить его спокойствие и миролюбие, его выдержанное поведение и уважительное отношение к ним!
Но вот и ещё один мокрый комочек звучно примечатался к доске, а спустя минуту другой уже прицельным выстрелом пронесся мимо самого его лица. А вот о стену ударился кусочек дерева или пластмассы... "Да они глаз выбьют, стервецы!" - более с удивлением, чем со страхом подумал Каморин. В этот миг что-то влажное шлепнуло его по лбу и упало на пол. С отвращением и стыдом он увидел перед собой сплющенный от удара комок жёваной бумаги.
Теперь он уже не мог сдержаться и дрогнувшим голосом воскликнул:
- Да что вы себе позволяете?! Как вы себя ведёте?!
Увы, для его гнева по-прежнему не было конкретных объектов. Распознать метателей он был не в состоянии. Все подростки держались единой, слитной массой, совершенно не выделяясь из неё. Они смотрели на него невозмутимо, слегка загадочно, с затаённой насмешкой. "Так стая волков облизывается на затравленного оленя!" - мелькнуло в его голове.
Что же делать? Не жаловаться же сразу на всю группу? Ведь что сказал ему директор: "Если кто-то будет мешать - мы такого уберем". То есть уберут лишь одного, самого отъявленного возмутителя спокойствия. Потому что немного желающих стать строителями, и учащихся набирают с трудом...
А просто уйти? Уход сейчас, сразу после начала работы в училище, станет для него новым жизненным крахом. Что подумает о нём Ирина? Она и так уже смотрит на него с жалостью... Хотя ещё неделю назад, даже ещё вчера ему казалось, что уйти отсюда он сможет легко. Но куда? Ему же некуда уходить! Теперь его уже не возьмут ни в какое другое учебное заведение, потому что из записи в трудовой будет видно, что он не выдержал испытательного срока...
Ему надо определить в этой группе самого беспокойного и вредного. И для этого вести урок не сидя, а стоя, лучше всего у задних столов. Оттуда, с "камчатки", отлично видно, кто чем занимается... Может быть, достаточно вытерпеть лишь несколько уроков, и после этого большинству надоест изводить его...
Вечером, обдумывая происшедшее в училище, он решил, что допустил один промах, который сделал его особенно удобной жертвой. Вместо того, чтобы говорить стоя, держа в поле зрения всю незнакомую аудиторию, он в течение всех уроков был точно приклеен к своему стулу. И дело было не в том, что на столе перед ним лежала тетрадка со спасительными конспектами. Ведь её можно было удобно пристроить на пюпитре конторки и стоя легко читать написанное, хоть и убористым почерком. Но что-то давило его, мешало встать в полный рост перед вверенными его попечению учениками. Он смутно догадался, в чём дело: его страшила его новая роль преподавателя, к которой он чувствовал себя не готовым.