- Терпи, дело плохо.
Неожиданный совет прозвучал угрозой. Каморину пришла в голову мысль, что скоро, быть может, он вот так же будет скалить зубы, стиснутые от невыносимой боли. Прикованный к койке, он полностью зависит от персонала, и потому, чтобы ему не стало хуже, не стоит без крайней нужды беспокоить медсестёр и врачей. Именно это, несомненно, хотел дать ему понять заботливый доктор Сергей Константинович...
На следующее утро после завтрака его перевели во второй блок. Медсестра Елена Анатольевна сноровисто выгребла из тумбочки его немногочисленные вещички, сложила всё в пакет и прикатила каталку. Перекладывать его на каталку пришёл Сергей Константинович в сопровождении молодого врача Андрея Евгеньевича, высокого, сутулого, с аккуратной чёрной бородкой, отпущенной, наверно, для солидности. Об Андрее Евгеньевиче Каморин слышал, что именно этот начинающий травматолог сделал ему первую операцию сразу после доставки в больницу: обработал рану, удалил обломки костей помельче и уложил остальные так, чтобы они срастались, просверлил пяточную кость и подвесил к ней гирю. И после этого не только не началось заживление, но и обнаружилась инфекция. Тем не менее во время своих дежурств Андрей Евгеньевич раза два или три подходил к Каморину и заговаривал с ним тем тоном участия и покровительства, каким говорят с облагодетельственным человеком. "Наверно, только что окончил вуз и теперь упражняется на мне", - с неприязнью думал о нём Каморин. - "Он приобретает первый опыт, а я могу потерять ногу".
Хотя оба врача не производили впечатление особенно сильных людей, они довольно легко и уверенно подняли Каморина и переложили на жёсткое ложе каталки. Очутившись на ней, Каморин почувствовал, что голова его закружилась, как если бы он попал на что-то зыбкое, уходящее из-под него, как палуба корабля. Каталка пришла в движение, и тот маленький мир палаты, к которому Каморин привык и даже как будто прирос, начал отдаляться и пропадать. В пронизанном сквозняками коридоре с бледно-зеленоватыми стенами, уходящими куда-то в бесконечность, к нему пришло забытое чувство простора. На него с любопытством смотрели незнакомые женщины в халатах, которые, видимо, прогуливались здесь, и в его сознании шевельнулось мимолётное чувство зависти к их волшебной свободе вполне владеть своим телом и своевольно перемещаться в пространстве. Впрочем, встречные лишь мелькнули в поле его зрения и пропали, и он тотчас забыл о них.
Между тем каталка свернула и заскользила вдоль каких-то иных стен, окрашенных в голубой цвет. Затем ещё поворот, краткая заминка у входа, и вдруг из прохладного коридора Каморин оказался ввергнут в тёплую духоту незнакомой палаты. Ему открылся новый мирок, более тесный, чем прежний, с иным расположением окон и стен, с довольно скученно расставленными койками. Со всех сторон на него устремились любопытные взгляды. Особенно откровенно рассматривал его своими водянистыми, чуть навыкате глазами парень лет двадцати пяти с одутловатым, но довольно привлекательным лицом, который полулежал на койке, отбросив простыню и выставив как бы напоказ забинтованные обрубки ног. При виде этого обитателя палаты в сознании Каморина мелькнула пугающая мысль: это место для тех, кому отрезают ноги.
На самом деле палаты второго блока предназначались для больных с инфицированными ранами, но без признаков гангрены. Об этом Каморин узнал от самого профессора Гнездника, который во время очередного обхода увидел, что отмороженная ступня одного из больных почернела, и приказал немедленно перевести несчастного на койку в коридор, потому что "остеомиелит здесь есть, а гангрены еще не было".
Каморина переложили на койку и снова подвесили гирю к его сломанной ноге. Его тело глубоко, как в перину, ушло в расхлябанную панцирную сетку. Чувство мягкого погружения принесло неожиданное облегчение. Только теперь он вполне осознал, как настрадался на прежнем месте, где три недели пролежал на щите из деревянных досок, прикрытом жестким матрасом со сбившейся ватой. А так просто было сделать его пребывание на старом месте более сносным, убрав щит с панцирной сетки...
Новая палата из-за меньших её размеров выглядела более уютной, чем прежняя. Койки и тумбочки были такие же, как на старом месте, только стояли они здесь впритык. Да еще был круглый стол у окна - тоже, как там. И тем же было его предназначение: служить подставкой под телевизор, экран которого призывно светился с утра до глубокой ночи. Как и в предыдущей палате, телевизор принадлежал одному из больных, а когда владелец выписывался, всегда находился другой больной, которому "ящик" приносили из дома.