Нервно глотая воздух, она мгновение приглядывалась к нему и взвешивала свои шансы, с каждым вздохом ее груди поднимались и опускались под жилетом.
— Я не собираюсь болтаться на виселице, чертово отродье!
Он смерил ее ледяным взглядом, в котором читался его яростный нрав.
— Тебе и твоим приятелям следовало подумать об этом раньше.
— Заткнись, козел! — побледнев, завопила она как торговка и бросилась на него, сжав кулаки, колотя его ногами и обзывая такими словами, которые ему не приходилось слышать со времен армейской службы.
— Черт побери! — увернувшись от ее ногтей, царапавших его щеку, Рейн схватил девушку за запястья, вывернул ей руки и придавил всем своим телом к сиденью. — Черт возьми, утихни! Я не собираюсь причинять тебе боль — если, конечно, ты сама меня не вынудишь к этому — и в мои намерения не входит отправлять тебя на виселицу, во всяком случае до тех пор, пока я не узнаю, почему ты хочешь моей смерти.
Она сглотнула, но ее тело по-прежнему оставалось напряженным, а дыхание — неровным.
— Тогда куда… куда же ты меня везешь?
Он пристально посмотрел на нее, заметил страх, который она старалась скрыть, почувствовал, как она дрожит, увидел, что, хотя у нее старая нищенская одежда, ее лицо и руки чисты, дыхание нежно, а волосы блестят. От нее пахло щелочным мылом, но к нему примешивался и нежный запах женщины.
— Как тебя зовут?
— Я скажу тебе перед тем, как спустить курок. У него на щеке заиграл мускул.
— В самом деле?
У нее стал еще более испуганный вид, но она ничего не ответила, а только с отвращением посмотрела на него своими холодными голубыми глазами. Как она ни пыталась выглядеть крутой, она не соответствовала образу типичной бродяжки или портовой девки. Даже речь ее звучала как-то не так. Временами она говорила языком лондонских подворотен, но то и дело ее слова звучали вполне утонченно.
Ему стало интересно, каким было ее прошлое, кем она, черт побери, была. И какое отношение все это имеет к нему.
Она застонала под его тяжестью, и Рейн немного отодвинулся.
— Я спрашиваю: куда ты меня везешь? — она бросила на него сердитый взгляд, но он почувствовал, что девушка снова дрожит. Он наблюдал, как она берет себя в руки, как ее глаза становятся темнее, как опускаются, чтобы скрыть беспокойный взгляд, густые черные ресницы, как при вздохах ее грудь касается грязного рваного кафтана.
— В Стоунли.
Едва эти слова слетели с его губ, как девушка перестала бороться.
Стоунли. Джоселин не верила своим ушам. Три долгих года огромный каменный особняк на краю Хэмпстедской пустоши у северной окраины Лондона преследовал ее в ночных кошмарах и возбуждал ее гнев. Стоунли. Она мечтала о том, чтобы войти в дом, зачарованная его пугающей красотой — и боясь его порочного, бессердечного хозяина.
Стоунли. Она посмотрела на человека, носившего это имя, и ей пришло в голову, что и дом, и его хозяин — оба — излучают одинаковую тревожную смесь красоты, силы и жестокости. Хотя последние два года она следила за всеми перемещениями виконта, она знала только его привычки, но не его самого.
Она видела, что он красив, но вблизи оказалось, что в нем есть что-то большее. Он излучал силу, жесткую чувственную мужественность, заставлявшую других мужчин казаться хрупкими рядом с ним. И еще он нес в себе опасность. Смертельную опасность излучала каждая мышца, каждая жила его большого крепкого тела.
Она не угадала в нем этого, когда наблюдала, как свободно он двигался в своем безупречно сшитом сюртуке с бархатной отделкой и лосинах из буйволовой кожи, за небрежностью, с какой он носил белоснежный галстук. Тогда она этого не угадала, а теперь было слишком поздно.
Джо изогнулась под ним и вздрогнула, почувствовав, с какой легкостью он удерживает ее.
— Я вдвое больше тебя, можешь перестать сопротивляться.
Она почувствовала силу его мышц, когда он прижимал ее к алой бархатной обивке. Большие сильные руки, державшие ее за запястья, не давали ей пошевельнуться, но при этом — странное дело — ей не было больно. Он не бил ее, хотя она безусловно дала ему повод. Но это ни о чем не говорило. Она знала, что он за человек, какие преступления совершил, и ни за что на свете она не откажется от мысли заставить его заплатить за все.
— Я отпущу твои руки, — сказал он, — если ты обещаешь перестать на меня бросаться.
Джо холодно взглянула на него.
— Катись в болото!
Она попыталась приподняться, потом вздрогнула, когда он с легкостью вернул ее на место.
— Я тебя предупреждал, лучше будь паинькой.
— Почему это?
— Потому что иначе я дам волю своему гневу, который так стараюсь сейчас сдерживать, и задам тебе хорошую трепку.
— Мне стоило ждать побоев от человека вроде тебя.
Уголок его рта изогнулся в улыбке, которая вовсе не была улыбкой.
— Тогда ты не удивишься, если я начну с того, что выдеру тебя.
Джоселин широко раскрыла глаза. Он способен на это. И она будет не в силах его остановить. С тех пор, как она покинула дом, ей пришлось столкнуться с разными унижениями — но, к счастью, не с подобным. И мысль о том, что подобный удар обрушит на нее ненавистный виконт, сделала эту перспективу еще более отвратительной.
Она напряженно кивнула.
— Хорошо, ты победил.
Пока, подумала она. И потом, почему она должна поступать так, как он велит? Он же не везет ее на Флит-стрит или в Ньюгейт — во всяком случае, если верить его словам. Напротив, как в своих детских мечтах, Джоселин Эсбюри едет в Стоунли.