Честно говоря, молчание телефона меня тоже настораживало. Сидеть без дела у спасателей — плохая примета. Только совсем зеленые новички могут радоваться безделью. Те, кто поопытнее, чувствуют — готовится что-то серьезное, из обыденного ряда вон выходящее… Меня наше вынужденное безделье волновало каким-то неясным предчувствием, я даже зевнула пешку, чем здорово ослабила свою позицию на королевском фланге.
Прозвучавший наконец телефонный звонок резко ударил по нервам. Кавээн вздрогнул и снял трубку. Не знаю почему, но в душе у меня уже родилось ощущение какой-то беды. Я тоже вздрогнула и уставилась на Кавээна.
Главное его достоинство — мгновенная моторная реакция. Он держал трубку секунд пятнадцать, затем пришел в движение. Телефонная трубка еще не долетела до рычага, а Кавээн уже успел нажать кнопку общей тревоги, по которой диспетчер управления МЧС объявлял сбор подразделений гражданской обороны, и теперь стоял у стенного шкафа и доставал из него свой рюкзак со спецснаряжением. Уже подойдя к двери, он крикнул нам с Игорьком:
— Взрыв в роддоме. У вокзала. Шесть минут назад. В машину. Быстро!
Кавээн имел право нами командовать в отсутствие командира, как старший по званию, да и по опыту работы спасателем.
Шахматная доска полетела на пол, задетая моей неосторожной рукой.
— Ничья! Согласна? — крикнул Игорек, вылетая вслед за Кавээном в коридор.
«Конечно, согласна! — подумала я, глядя на спину Игорька, бегущего впереди меня по длинному коридору к выходу. — Эта ничья — в мою пользу. Положение-то у меня проигрышное…»
И тут же все мысли у меня из головы вытеснила мгновенно вспыхнувшая тревога, вылившаяся в одно имя — Сергей! Во втором роддоме, что у железнодорожного вокзала, работал Сергей Ясенев, Сережа, моя первая, неудавшаяся любовь и первая, самая острая боль…
Мы с ним любили друг друга целый год. Сильно любили… Пока однажды он не заявил мне, что ему не нужен никакой спасатель. Что он сам себя спасет, если возникнет такая необходимость, что спасателем должен быть мужчина, а не женщина. «В семье, я имею в виду», — добавил он тогда. «В семье…» Он думал о семье, а я — о своей диссертации, которую начала тогда писать… Вот вам и вся драма наших отношений. Теперь я кандидат психологических наук с неустроенной личной жизнью… Банально? Да уж куда банальней. Но как больно… Утешает только одно — что мне всего двадцать четыре года и есть еще время забыть о его существовании.
Расстались мы три года назад, и с тех пор я его не видела. Не знала, что с ним, как он сейчас живет, не женился ли?.. Мне было известно только, что работает он в роддоме, психоэмбриологом. Всегда, кстати, считала, что эта отрасль психологии занимается профанацией — нет у эмбриона никакого сознания, его психика целиком бессознательна, и все действия психотерапевта сводятся к воздействию на психику будущего ребенка химическими, точнее сказать, фармакологическими средствами через организм матери. И по этому поводу мы с Сергеем тоже спорили жестоко и часто. Он утверждал, что у матери и ребенка до его рождения общая психика и сознание ребенка уже начинает формироваться под влиянием развитого сознания матери.
Кавээн уже сидел за рулем нашего спасательского «рафика», выкрашенного в яркие красно-синие цвета. Я впрыгнула в машину последней, дверь закрывала уже на ходу, когда мы выезжали из ворот управления на Камышинскую. До роддома ехать было километра полтора по центральным улицам с интенсивным движением. Кавээн включил сирену и направил «рафик» в самую гущу машин. Все шарахались с нашего пути, уступая дорогу красно-синему автомобильному снаряду. Мы уже привыкли к скорости, с которой Кавээн возил нас на вызовы, и, едва попав в машину, привычным жестом пристегивали ремни безопасности.
Тарасовские водители знали уже по собственному опыту, что со спасательским «рафиком» лучше не связываться. Задеть кого-то и оторвать, например, крыло у какой-нибудь машины — это Кавээн мог запросто. И такие случаи уже бывали. Виноват в столкновении всегда был Кавээн, но сам он не расплачивался с теми, у кого слегка изуродовал машину. Платило в таких случаях управление МЧС, но платило, конечно, неохотно, и деньги получить с него можно было не раньше, чем через полгода.
До роддома мы долетели минуты за три. Зрелище было мрачное. Трехэтажное здание роддома представляло собой букву П с короткими ножками. Взрыв произошел в средней части на втором этаже. Что там случилось, отчего произошел взрыв, пока можно было только гадать. Но в самом центре здания на уровне второго этажа зияла дыра, из которой вырывались языки огня и клубы дыма… Кругом стоял визг, крики женщин и медперсонала, пытающегося хоть как-то руководить роженицами.