Вообще такое поведение больше свойственно детям. Они склонны приписывать что-то человеческое каждому предмету. Вырастая, мы избавляемся от этой черты, но не полностью. Вспомните, с какой силой вы наносите удар по прибору, который тщетно пытаетесь починить. И не врите хотя бы себе, что делаете это просто от злости, вы хотите, чтобы вещь испытывала боль, хоть умом и понимаете весь комизм ситуации.
Так и сейчас я сидел и радовался тому, что сирене придется много лет попусту кричать в пустоту. Чувство очень странное, но приятное, вроде я победил ее, доказал, что я здесь главный. Какая сумасшедшая мысль, наверно, это все-таки сказывается одиночество, и то, что у людей проявляется изредка, у меня уже напоминает психоз. Сначала фотография с абсолютно чужими людьми, которую я оставил в хранилище, теперь сирена. Да у меня явно потихоньку шарики заходят за ролики.
Я постоял еще немного у окна, наблюдая, как дождь рисует на стекле причудливые узоры. После чего я достал из рюкзака консервы и начал готовиться к ужину. Сначала я привычным жестом открыл банку «перловой каши с бараниной», схватил ложку и принялся уплетать за обе щеки. Но вдруг я остановился, сегодня же особенный день, праздник. День, когда я освободился от последнего, что обязывало меня на белом свете. Теперь я больше не привязан к хранилищу, весь мир для меня и я для всего мира. Завтра я дойду до ткацкой фабрики, узнаю, в каком состоянии их система подачи раствора и я свободен как ветер. Это надо как-то отпраздновать.
Я сознательно не взял с собой из хранилища алкоголь и сигареты, но праздник от этого праздником быть не перестал. Ведь можно тогда устроить праздник живота, например, съесть двойную порцию. Я сходил на чердак и принес оттуда большую картонную коробку, в которой лежали «Лида. Игрушки». Она будет играть роль стола, на нее я поставил две свечи и зажег. Из съестного я решил употребить помимо той каши, банку бычков в томатном соусе. Я ел очень медленно, будто ел не консервы, а омара в соусе из соплей бразильского енота или что там выдают за еду в фешенебельных ресторанах.
Свечи создавали несколько интимную обстановку. Лина обожала трапезничать при свечах, мы периодически устраивали друг другу сюрпризы с романтическими ужинами. Помню, она прямо мурлыкала от радости, заходя в квартиру и видя призрачный свет свечи, вместо привычного освещения. Интересно, там во сне она устраивает ужины при свечах? Если конечно она еще спит. Точнее если все-таки не спит. В общем, где и с кем бы она ни была, я надеюсь, что она сумела отойти от всяких великосветских раутов и вернулась к скромным ужинам при свечах.
Мысли о Лине всегда заводили меня куда-то далеко во мрак души. У меня мгновенно пропал аппетит, банка с бычками так и осталась практически нетронутой. Вот так, всего парой образов из памяти, я испортил себе праздник. Еще немного я просидел просто глядя на пламя свечи. Это происходило постоянно, какая-нибудь, казалось, незначительная деталь периодически неумолимо напоминала мне о Лине. И хотя уже прошло очень много времени с тех трагических событий, мне все так же тяжело было вспоминать о ней.
Тут же, откуда-то из глубины души, вновь восставало чувство вины, которое за эти годы несколько притупилось, но продолжало терзать мою душу. Вот и сегодня свет свечи напомнил мне о ней, я вспоминал те счастливые минуты и невольно улыбался. Потом из памяти всплывали воспоминания о ее снах, о том, что я ее из-за них бросил. Одновременно просыпалась злоба и совесть, и эти два пожара терзали меня с двух сторон, исхода нет, я проживу всю свою жизнь между двух огней.
Я вышел из задумчивости и резко встал, отгоняя дурные мысли. Надеюсь, когда-нибудь придет день, когда я смогу вспомнить о Лине без этих мук, смогу вспомнить только хорошее, теплое, без мрачного и жестокого, но пока что у меня никак это не выходит. Я метался по комнате, нарезая какие-то дьявольские круги, свечи за это время догорели, и комната погрузилась в сумрак.