– Знаешь, ты сказал, что они манипулировали твоим чувством вины. За что? В чем ты виноват?
– Я… – я чуть не хлопнул себя ладонью по лбу от досады. Я очень не хотел рассказывать Юле, что погубил свою жену, но сам дал ей повод спросить меня об этом, даже не заметив этого. Я решил было соврать ей что-нибудь. Она и так за последние годы видела достаточно мерзости, а теперь, если выяснится, что я убийца собственной жены, то вряд ли она сможет доверять мне. Но я так и не смог сходу что-то придумать, поэтому надолго замолчал.
– Стоп! Не говори, – она замахала руками. – Я тоже тебе не все рассказала если честно, всему свое время. Пускай это пока будет тайной.
– Например, как к тебе в хранилище попали фотографии твоей семьи?
– Да, например это, – лицо Юли перекосило, она посмотрела мне прямо в глаза, в них читалась враждебность, я видимо задел самую больную точку.
– Успокойся, мы же договорились об этом не говорить.
– Верно, – Юля улыбнулась, но видно было, что сделала она это через силу.
Довольно продолжительное время мы шли молча. Юля находилась в какой-то прострации, она шла все время спотыкаясь, иногда норовя пропустить поворот. Очевидно, что мыслями она где-то не здесь, причем она сейчас была настолько далеко, что просто смотреть под ноги в целях не упасть в какой-нибудь овраг, не казалось ей чем-то необходимым.
Я шел и понимал, что сказал гораздо больше, чем следовало, и совсем не то, что следовало. Не стоило говорить про точки зрения, про относительность добра и зла. Ей и так не сладко. Для нее все очевидно, но тут появляюсь я и говорю, что есть люди, которые скажут, что военные ничего такого плохого и не сделали.
И сейчас мне за это стыдно, что я не поддержал ее словами о том, как мне жаль, что так случилось или чем-нибудь подобным. Но разве главное это слова? Люди всегда так делают, никто никогда не скажет тебе: «Это твоя беда, меня это слабо волнует». Они сделают печальное лицо и скажут что-то дежурное. Однако потом они просто уйдут и все. Вся их поддержка заключается в печальном лице и «Ах, какая беда»?
Нет, истина не там. Она в действии. Но мы всегда ограничиваемся словами. Я помню один случай, который наиболее полно характеризует нашу лицемерную природу. Мне было, кажется, лет восемнадцать, я шел домой из института и увидел, что около моего подъезда собралась толпа людей. Я подошел ближе узнать, что же там произошло.
Когда я протиснулся в толпу, она уже в три ряда окружала кольцом место событий. Внутри этого кольца на асфальте в луже крови лежал мальчик лет пяти на вид, он жалобно хрипел, кроме многочисленных ран и ссадин четко было видно, что у него переломаны обе ноги. Рядом с мальчиком суетилась женщина, видимо его мама. Она горько плакала и все время причитала. Так же внутри круга с крайне растерянным лицом стоял какой-то парень, если он и был старше меня, то максимум на пару лет, весь обвешанный перстнями-цепочками, одетый по последней моде, пол его лица закрыто очками, он был больше похож на новогоднюю елку, чем на человека, при этом он пытался дрожащими руками набрать чей-то номер на модном телефоне. Очевидно, что это был виновник аварии. Такие ребята всегда считают себя выше правил, однако сегодня он понял, что правила существуют не просто так.
Толпа стояла и смотрела, ни одной эмоции, ни одной слезиночки, статуи-зеваки. Тут мальчик сильно закашлялся, и у него на губах выступила кровавая пена, женщина попыталась найти в сумке платок, но руки не очень-то ее слушались и тут она подняла взор на окружавших ее людей и закричала: «Кто-нибудь дайте платок!» И знаете что произошло? Толпа отодвинулась, все как один сделали шаг назад. Нет, нет, вы что, какой платок, мы просто пришли посмотреть, что у вас тут происходит. И только какой-то пожилой мужчина с тросточкой, протиснувшись через толпу, подошел к безутешной матери и не только дал ей платок, но и тяжело кряхтя, опустился перед ребенком на колени и помог матери протереть его лицо.
Вот такие мы люди. Поборники человечности. Во имя ее мы готовы с плакатами бороться за права гомосексуалистов и бородатых женщин, но когда от нас требуется содействие, когда от нас требуется что-то большее, нежели просто сделать грустное лицо и сказать что-то, мы бежим. И я спрашиваю вас, что важнее сочувствие или способность помочь?
Допустим, вы упали, просто споткнулись, но явно повредили ногу. Кто для вас будет ценнее, тот кто подойдет, сделает грустное лицо, похлопает по плечу и, сказав «Как же наверно больно», пойдет дальше или тот кто кинется осматривать ногу, а потом дождется с вами скорой, при этом сказав «На самом деле мне плевать на тебя, но я помогу тебе»?