Но не знал нас и Отец Народа, не знал, что происходившее с ним – лучшее, что происходило с нами. Что вслед за последними выборами, которые он подстроил, и предыдущими, которые он тоже подстроил, и всеми остальными до того, которые он фальсифицировал, – да, после того как он и его режим перекрыли все правильные и возможные средства в нашем распоряжении, чтобы избавиться от него мирным и конституционным путем, – у нас не осталось выбора, кроме как приветствовать его гибель, как бы она ни произошла. Потому что из-за неэффективного руководства животное может измениться. Потому что из-за бездушного правления животное может измениться. Потому что из-за коррупции животное может измениться. Потому что из-за тирании животное может измениться. Потому что из-за подстроенных выборов животное может измениться. Потому что из-за обескровливания демократии животное может измениться. Потому что после резни невинных животное может измениться. Потому что из-за неравенства животное может измениться. Потому что из-за этницизма режима животное может измениться. Потому что, когда бедные беднеют, а богатые – богатеют, животное может измениться. Потому что из-за растоптанных надежд, преданных мечтаний, нарушенного обещания независимости – всего и сразу – терпеливые, преданные животные изменились, и, когда Отец Народа ждал, что мы покажем Защитникам, как любим его и нуждаемся в нем, что мы восстанем ради него, мы высыпали на улицы помогать им закончить начатое, да, толукути забить последний гвоздь в крышку гроба.
И в городском центре мы встали на дыбы под огромной вечноцветущей жакарандой: кто-то бушевал, кто-то молился, кто-то ревел, кто-то распевал революционные песни, кто-то распевал церковные гимны, кто-то говорил с иностранными журналистами. Действительно знающие рассказывали, что Парламент в Доме Джидады уже готовит импичмент, поскольку Отец Народа отказывался отречься от власти. Началось редкое единство Партии Власти и ее соперницы – Оппозиции, которая, так и не избавившись от Старого Коня с помощью выборов, желала, как и многие из нас, распрощаться с ним любой ценой.
Если бы он не увидел толпу животных собственными глазами, никогда бы не смирился с тем, что звал ложью: будто бы Джидада – да, та самая его любимая Джидада с «–да» и еще одним «–да», толукути та единственная страна, которую он любил больше всех, – вправду призывает его отстранить. Знающие говорили, он заявил собравшимся переговорщикам, что не только отказывается от унижения в виде отречения – причем по телевидению, на глазах у всех врагов, с оскорбительно идиотской речью, написанной кем-то с говном вместо мозгов, – но и, соответственно, отказывается от бесчестного предложения бросить детей народа в тяжелое время, когда он им, очевидно, нужен. А стоило генералу Дару Биби сказать: «Но дети народа сами хотят, чтобы вы ушли, Ваше Превосходительство, сэр, в этот самый миг они собрались перед Домом Джидады и требуют вашего ухода», – Отец Народа рассмеялся таким смехом, что затрепетали вялые флаги.
– Да вы, видать, из ума выжили, раз думаете, что дети выбросят собственного отца, как использованную туалетную бумагу! Если вы и я прямо сейчас отправимся в Дом Джидады и я увижу то, о чем вы говорите, тогда, пожалуйста, генерал, я отрекусь ко всем хренам; как я уже говорил, вы не знаете моих детей, вы не знаете моих животных!
Толукути они отправились на потрепанной телеге, чтобы не привлекать внимания. Забравшись в самое сердце толчеи, они выскользнули на улицы – Отца Народа переодели, чтобы его никто не узнал. Его чуть не раздавил один уже размер толпы: тела, тела, тела повсюду и тела везде. Если бы не знакомые виды, он вряд ли бы узнал город – ведь то, что здесь творилось, не могло твориться в его Джидаде с «–да» и еще одним «–да»; и он постоял, гадая, правда ли видит то, что видит. Животные с символикой Джидадской партии и животные с символикой Оппозиционной партии маршировали и танцевали вместе, и Отец Народа уставился на это зрелище в шоке, и его охватило головокружение, и его охватила слабость, и его охватило чувство предательства, потому что все эти годы его режим строил Джидаду, где животные противостоящих партий не могут сплотиться во имя единой Джидады. Так думал не он один: над празднующими животными кружила стая стервятников, недоумевая и гадая, где же, черт подери, кровь? И где же, черт подери, трупы? Ведь толукути в знакомой им Джидаде любые собрания против Центра Власти всегда и без исключения кончались падалью, падалью, падалью.