– Да.
– Теперь у вас есть исполнитель, который решил работать на самого себя.
Редферну надоело выслушивать самоочевидные вещи.
– Да, – ответил он. – А почему так важна эта махинация в банке? Майор знал, что на него все еще распространяется действие Закона о государственной тайне, но в нем были четкие инструкции, в которых говорилось, что ему разрешено, а что – нет.
– Нам крайне необходимо найти Аллардайса, – добавил Редферн.
– Я расскажу вам все, что смогу вспомнить. – Майор улыбнулся. – Это объясняется простой любознательностью, – сказал он. – На самом деле меня не очень волнуют дела, в которые влезает служба. Я живу здесь на отшибе и выращиваю цветочки. Для меня все это вчерашний день.
Воспоминания майора помогли не очень. Впрочем, Редферн и не ждал многого, в теперешней ситуации это было лучше, чем ничего. За домом и конторой Аллардайса следили. И там, и там вскрыли телефоны и поставили подслушивающие устройства, но безрезультатно. Один раз человеку, следящему за «жучками» в конторе, показалось, что он слышит звук закрывающейся двери, а потом тихий шелест, который мог означать, что кто-то ходит по комнате. Двое парней поднялись на лифте на четвертый этаж и вошли в маленький номер, снятый Аллардайсом под офис, но это была ложная тревога. Сидящие в здании напротив люди с камерами и полевыми биноклями могли бы сообщить им, что они зря теряют время. В это утро приходили и уходили около тридцати человек – сотрудники, посетители, курьеры. Но никто из них не был похож на Аллардайса.
Проверявшие источник шума парни вернулись через восемь минут и отрапортовали: никого, кроме швейцара, охранника и нескольких людей в коридоре, спешащих по своим делам. Среди них была и высокая женщина с длинными черными волосами в персиковом платье. Но об этом они докладывать не стали. С какой стати? Они едва заметили ее.
Глава 37
Дикон добыл-таки спиртное и даже не один раз приложился к бутылке. Следующую ночь он провел на кладбище у реки. Там не было церкви, только обширный некрополь с улицами из положенных строгими рядами могильных плит. Проснувшись, он обнаружил, что лежит рядом с Имодженом Сеймуром (1851 – 1935). Он всего лишь заснул.
–Где я? – пробормотал Дикон и поднялся, опершись руками о камень.
Бутылка, купленная вчера на остатки денег, стояла прислоненная к стальной ограде последнего пристанища Имоджена. Дикон сделал глоток и посмотрел бутылку на свет: на две трети пуста, осталось на пару раз. Грустно. Он перелез через кладбищенскую стену, пересек мост, забитый стремящимися в город машинами, и пошел на юг. Выхлопные газы рвали ему ноздри. Дикон допил бутылку и снова заснул – до тех пор, пока машины не поехали в обратную сторону. Он не ел уже больше двух суток.
Ни денег, ни выпивки. Дикон решил проблему просто: войдя в небольшой винный магазин, он спросил бутылку виски. Когда хозяин поставил ее на прилавок, Дикон сказал:
– Я не буду платить за нее.
Хозяин протянул руку, чтобы забрать свою собственность, но когда увидел каменное лицо Дикона, его рука застыла в воздухе. Дикон вышел. После его ухода хозяин поднял трубку и набрал номер, но, не дождавшись и первого гудка, отказался от своего намерения. Как расскажешь о случившемся, не выставив себя полным кретином?
Лаура провела большую часть дня и ночи, объезжая окрестности, пока не поняла, насколько это бессмысленно. Ей ничего не оставалось, как сидеть дома наедине со страхом: она боялась за Дикона и за самое себя.
Он прошел около мили, но еще не откупорил бутылку. Самочувствие было паршивым, но не из-за похмелья и плохого сна. И не из-за Мэгги. И даже не из-за того, что одно наложилось на другое.
Его мозг сверлил назойливый вопрос. Время от времени он мотал головой из стороны в сторону, словно ворот рубашки натирал ему шею. Он пытался избавиться от задающего вопросы инквизитора, который становился невыносимо настойчив. Дикон не хотел его слушать, потому что знал: инквизитор говорит его собственным голосом.
Пара глотков приглушила бы въедливый голос. Еще пара сделала бы его чуть слышным. Несколько последних довершили бы дело – он перестал бы слышать голоса, как действительные, так и воображаемые.
«Что?..»
Дикон резко мотнул головой.
«Что ты?..»
Он ускорил шаг, словно надеясь убежать от голоса.
«Что ты сейчас?..»
Он отвинтил колпачок с бутылки, потом повернулся и прислонился лбом к стене, вдоль которой шел.
– Прошу тебя, – начал он. – Я не хочу...
Секунду спустя он выпрямился и направился к стоявшей неподалеку скамейке. На ходу он уронил бутылку и ушел от нее. Потом сел и услышал голос:
«Что ты испытываешь?»
– Отчаяние. Утрату. Злость.
«Так ли это?»
– Конечно. А что я должен испытывать? Я узнал, что женщина, которую я боготворил, изменяла мне в то самое время, пока я, идиот, думал, как все распрекрасно, как все у нас идет по-особому.Дьявольщина! Я строил на этом всю свою жизнь, а ты спрашиваешь...
«Боготворил?»
– Конечно! А как, черт побери, можно это назвать по-другому? Или это слишком нежное слово? Разве эти слова придуманы не для того, чтобы люди их использовали?
«Все так. Оно выражает твои чувства. Но оно не объясняет, почему и насколько это было умно».
– Умно?
«Именно. Эта женщина, эта Мэгги... Чего ты ждал от нее? Ты считал, что она возьмет на себя ответственность за твою жизнь? Чья, в конце концов, эта жизнь?»
– Я просто... я хотел сказать, что любил ее.
«Отлично. Выходит, ответственность на тебе. Ты любил ее. Разве отсюда следует, что она должна подчиняться придуманным тобой правилам?»
– Черт возьми, она же обманываламеня!
«Значит, у нее тоже были проблемы».
– Как ты не понимаешь! Все шло отлично, просто как в сказке. У нас все складывалось идеально – интимная жизнь, все... А она...
"Это было не так, дружище. Ты думал,что это так. Ты слепо любил ее, но это твоя проблема, а не ее. Послушай, что ты сейчас чувствуешь?"
– Утрату, злость.
"Ты пропустил «отчаяние».
– Но...
«Ты чувствуешь себя не так погано, как можно было ожидать, правда?»
– Что?
«Ты чувствуешь себя не так скверно, как тебе хотелось бы».
– Что, к дьяволу, ты в этом понимаешь?
«Я сказал, что ты чувствуешь себя не так паршиво, как хотел бы чувствовать».
– Болтовня! Кто ты такой? Какой-нибудь треклятый психоаналитик?
«Отвечай на вопрос!»
– Конечно, я чувствую... вчера я чувствовал себя совсем погано. Мне хотелось умереть.
"Да, знаю. А что ты ощущаешь сейчас?"
–Послушай, я не могу справиться с...
«Разве у тебя в душе нет капельки, хотя бы капельки облегчения?»
– Облегчения?
«Именно. Тяжесть любви к Мэгги, оплакивания Мэгги, тоски по Мэгги – разве она не стала легче. Что ты об этом думаешь?»
– Я думаю, что ты совершенное дерьмо.
«Ладно, попробуем сказать по-другому. Если ты чувствуешь себя не так погано, как, по твоему мнению, должен был чувствовать, то чем это можно объяснить?»
– Не знаю.
«Есть хоть какое-то утешение, которое заставит тебя бросить бутылку? Есть ли что-нибудь, способное облегчить боль, спасти жизнь? Если есть, то что это такое?»
– Это ты говоришь, что оно существует, а не я. "Еслионо существует. Что это?"
– Не знаю.
«А все же?»
–Не знаю.
«Говори, кретин!»
– Лаура.
Дикон перешел через улицу к стоящей на углу телефонной будке и позвонил. Он назвал Лауре улицу. Она сказала, что приедет и заберет его. Повесив трубку, он обернулся и увидел четырех человек. Один из них был Маркус Архангел. В конце квартала стоял припаркованный черный лимузин.