— И ты подставил ему Стасю?
— Стасю?.. А, ну да, конечно… Согласись, что она все сделала блестяще.
Кто бы спорил! Теперь многое становилось понятным. И ее пикантная ласка, естественно, коньяк после этого. И его глубокий сон после всех приключений и щедрой дозы спиртного… Классика!
— Ты, Витя, всегда был мастером, — искренне сказал Харченко.
Борисевич понял, что сказано от души. А кому искренняя похвала не приятна?
— Саша, иди ко мне!
— В смысле?
— В прямом. Мне нужны крутые ребята.
— Чтобы других Аннушек «мочить»?
Опять зависла пауза.
— Зачем ты так? Мне и самому все это…
— Верю. Но ведь ты это сделал, — безжалостно обрубил Харченко. — А я не желаю становиться таким, как ты. Мне это не по душе. Я буду пить, опускаться на самое дно, спать с продавщицами… Но я не стану убийцей по найму.
— А кем ты был в Сан-Жуан-ди-Мерити?
Перед глазами Александра возник тот знойный влажный день в пригороде Рио-де-Жанейро. Речка Акари. И перекошенное ужасом лицо…
— Он был предателем, — угрюмо произнес Харченко.
Дернул головой. Слегка задохнувшись газом, влил в себя шампанское. Предпочел бы, чтобы сейчас вместо него оказалась водка… Это воспоминание было едва ли не самым тягостным в его жизни. Александр на многое теперь смотрел иначе. Как, наверное, большинство людей, с которыми он когда-то выполнял подобные «спецзадания».
— Предателем кого или чего? — столь же безжалостно отыгрывался Борисевич. — И мстителем за чьи интересы выступал тогда ты?
— Это разные вещи, — неубедительно возразил отставной майор. — Тогда я был уверен, что поступаю правильно, в интересах Родины…
— Понимаю. Тогда ты это слово писал с большой буквы, — Борисевич издевался, не считая нужным это скрывать.
— Да, с большой! Если бы для всех слово «Родина» звучало с большой буквы…
— Ах-ах-ах! Сколько патетики! Сколько экспрессии!.. Вот только скажи мне, пожалуйста, Саша, что ты делал в августе девяносто первого? И в октябре девяносто третьего?.. Что-то я не видел тебя на баррикадах, в рядах защитников милых твоему сердцу идеалов. Или ты там был?.. Саша, друг ты мой сердечный, не надо разводить демагогию, — повторил Виктор. — Читай Льва Гумилева — там все написано. Не слыхал про такого? Напрасно. Это сын того самого поэта Николая Гумилева и той самой поэтессы Анны Ахматовой. У него есть замечательная теория пассионарности и этногенеза. Такие вещи надо знать, мой дорогой… Нация, народ, этнос, доказывал он — и я ему верю, — как и любой живой организм, имеет момент рождения, фазы развития, зрелости, старости, смерти. Уловил? Мы, русские, сейчас агонизируем, дружище. Народ, Родина, национальные интересы — все это чушь, херня, дурь на постном масле. Уже при наших внуках, ну, может, правнуках Россия перестанет существовать, а остатки русских при самом идеальном раскладе окажутся нацменьшинствами на территории некоего государства, которое образуется на территории России. И дай Бог, чтобы это государство было славянским, а не тюркским, например. Понимаешь? Нашим потомкам, считай, уготованы резервации!.. Так почему же мы сейчас должны думать о величии своего государства, которое обречено самими законами этногенеза? Человек всегда, а в период развала своей страны в особенности, должен жить для себя, в какой-то степени ради своих детей, но никак не для народа, который объективными законами бытия лишен будущего. Это объективная реальность, хотя ты, да и не только ты, не желаешь это признавать. Потому каждый должен быть только за себя. Что я предлагаю и тебе. Ты будешь кататься как сыр в масле…
— За что?
Во время пространной речи Борисевича Александр чувствовал, как словно бы озноб передернул его плечи. Неужели этому мрачному прогнозу суждено оправдаться? Что ж это за теория такая зловещая? И неужто она и в самом деле так убедительна, коль ей поверил такой циник, скептик и материалист, как Виктор Борисевич?
…Усмешка на устах Борисевича стала издевательской:
— За выполнение сугубо специфических заданий, мой дорогой. Неужели непонятно?
Откровеннее не скажешь.