Что-то случилось.
— Что там?
Стася коротко взглянула на него и тут же опустила глаза. Нервно передернула плечами:
— Не знаю.
Харченко ей не поверил. Решительно поднялся с места, подошел к окну. Сквозь густую крону разросшегося у подъезда дерева ничего видно не было. Тогда он направился к двери. По пути, поколебавшись, достал с полочки для шляп пистолет, сунул его под рубашку за пояс.
— Оставь оружие!
Она уже овладела собой. Была по-прежнему бледна, но выглядела уже спокойнее.
— Почему?
— Оставь оружие. И вообще, лучше бы тебе не выходить сейчас.
Помедлив еще мгновение, Александр положил пистолет на место. Выглянул на лестницу. В тот же миг разъехались створки лифта. Из ярко освещенной кабинки показался взбудораженный Петрович. Глаза его лихорадочно блестели. В потрепанном пакете, зажатом в руке, обозначалась бутылка и еще что-то.
— Что там стряслось?
— Да там, возле подъезда нашего, вроде как убили кого-то, — охотно сообщил Петрович. — Я еще за «пузырьком» бежал, смотрю, на скамейке мужик какой-то сидит, задумчиво так смотрит. А к нему девка какая-то, здоровая такая, подходит. Я и внимания не обратил: мало ли какие дела у кого есть, а у меня магазин закрывается. А обратно иду, а там уже милиция и «скорая» стоят. Оказалось, тот мужчина убит… Ты представляешь — средь бела дня прямо… Оно, конечно, сейчас не день уже, но ведь светло совсем еще…
Петрович потянулся было к своей двери. Потом вдруг остановился, сообразив что-то.
— Слышь, Михалыч, я чего подумал-то. А меня не затаскают? Я ведь видел-то девку ту… Не запомнил только, внимания не обратил… На фиг она мне нужна была, девка та, когда магазин того… Обратил внимание только, что здоровая такая, мускулы, как у этих, как их, культуристок, которых по телевизору показывают, как они на тренажерах качаются… Слышь, Михалыч, ты все же работал где-то там, в органах… Не затаскают? Или, наоборот, девка та меня, как свидетеля, не того… Как думаешь?
Он уже сожалел, что рассказал о виденном.
— Молчи лучше, — посоветовал Александр. — Никому не говори, что видел ее. Если спросят — говори правду, а не спросят, так и молчи.
Петровичу совет понравился. На радостях он расчувствовался:
— Может, зайдешь, Михалыч, по стопочке?..
— Спасибо, в другой раз!
— Ну смотри, — Петрович хитро подмигнул: — Понимаем, что ждут тебя…
Александр вернулся в квартиру. Анастасия, услышав звук отворяющейся двери, оглянулась. В руках она держала стакан с коньяком.
И он понял все. Как же это до такой простой вещи он не додумался сразу!
Теперь стало ясно, что же так настораживало его всякий раз, когда он встречался с этой пигалицей.
7
— Ну и что, senhora Стасенька, ты мне расскажешь обо всем происходящем?
Ласковый голос не обманул Анастасию. Она глядела твердо и решительно.
— Все просто, Саша. Все очень просто…
Она глотнула коньяку. Хоть и заявила о том, что все просто, предстоящего разговора боялась. Ведь сама же создала все предпосылки, чтобы он состоялся. Она попросту спровоцировала его.
— Куда уж проще, — скривился Александр. — Это Буераков внизу?
Она кивнула. И опять хлебнула коньяку.
— Ты это брось, — поморщился Харченко. — Ты мне пьяная не нужна.
— А какая тебе нужна?
Старый прием попытки увести разговор в сторону.
— Сейчас речь не об этом.
Он тоже взял стакан, налил коньяку. Спиртное кончилось. И это хорошо. Сейчас напиваться было не время. Вполне возможно, сейчас кто-нибудь пожалует к нему. Из МУРа. Если только хоть кто-то из сотрудников Леонида Васильевича знает о том, что Харченко работал в последнее время на Буеракова, а это вполне вероятно, допроса не избежать. Не может быть, чтобы муровец действовал только на свой страх и риск… Да и вообще, надо сказать, положение у Александра сейчас складывалось не слишком приятное. Надо было выпутываться. Как? Он не знал пока. Опять привлекать Михаила? Прежде всего, не хотелось его впутывать. Хотя бы уже потому, что тогда многое пришлось бы объяснять. Ну а с другой стороны, Михаил ведь за все это время сам ему ни разу не позвонил. Тоже, наверное, алиби себе обеспечивал: мол, ответил старому приятелю на пару-тройку вопросов, а чем он теперь занимается — знать не знаю и ведать не ведаю. И пусть осудит его за это тот, кто сам никогда в жизни ничего не боялся. Михаил боялся за семью — наверное, это единственный вид трусости, которого мужчина может не стыдиться.