Во второй комнате, отделённой перегородкой, стояла массивная деревянная кровать, шкаф-шифоньер и несколько витых деревянных стульев. На стене комнаты, помимо зеркала и радиоприёмника, висели портреты бывшей хозяйки и её мужа, погибшего ещё в Гражданскую, — худощавого красноармейца в будёновке и армейской суконной шинели. Полы в комнате были застелены полосатыми домоткаными половиками, под потолком на крученном проводе одиноко висела лампочка в карболитовом патроне и без абажура. Войдя в переднюю, Зверев не сразу увидел висевшую в дальнем углу у окна уже изрядно потускневшую икону Божьей Матери.
— Ты что ж у нас, сержант, верующий? — усмехнулся майор.
— От тётки осталось. Она веровала, а когда померла, я убирать не стал, — Ломтев и повесил на гвоздь фуражку. — Вы присаживайтесь, товарищ майор, сейчас на стол что-нибудь соберу.
Зверев повесил на стол плащ, и сел на один из табуретов, тот тут же подозрительно скрипнул.
— А ты, я вижу, не шибко-то тут шикарно устроился, — глядя на растапливающего печь хозяина, усмехнулся Зверев.
Парень подкинул в топку пару поленьев, достал из шкафчика краюху домашнего хлеба, после чего спустился в погреб и притащил котелок с сырой картошкой и каталку кровяной колбасы.
Пока хозяин чистил картошку, Зверев порезал колбасу и хлеб, соорудил себе бутерброд и принялся жевать.
— Хлеб сам что ли печёшь?
Какое там, это соседка у нас, тётя Шура, мастерица. Она и колбасу у нас делает, и сало коптит. Если задержитесь у нас, я вам у неё ещё грибочков мочёных возьму. Одним словом, голодать не придётся, — по-детски усмехнулся Ломтев.
Когда картошка сварилась, и Николай поставил её на стол, за окном послышались шаги и в хату вошёл Евсеев. Он повесил на гвоздь куртку и изрядно увлажнившуюся от пота кепку и без приглашения сел за стол.
— Как ты и предполагал, Павел Василич, напрасно смотались. Ни черта не нашли, хоть чуть ли не всё озеро это, будь оно не ладно, по кругу объехали. Нет нигде ни лодки, ни следов нашего стрелка.
Накануне после знакомства с Пчёлкиным, Зверев велел Димке Евсееву попробовать поискать пропавшую лодку. Псковский опер тут же разыскал дом обокраденного накануне Демьяна Полубудкина, и тот, хоть и не без возмущения, всё же согласился поучаствовать в поисках украденного у него плавсредства. Демьян сходил к своему соседу Тольке Мельнику и одолжил у того другую лодку.
Несколько часов они плыли по реке до озера, обогнули его и спустя восемь часов вернулись несолоно хлебавши — усталые и злые.
— Напарник-то твой где?
— Демьян Егорыч? Так он домой пошёл. Сказал, что завтра придёт в участок и заявление о пропаже лодки всё же подаст. Матерился всю дорогу.
Когда Зверев взялся за второй бутерброд и ещё горячую картошку, со двора послышался звук мотора. Павел Васильевич выглянул в окно и увидел подъехавшего на мотоцикле Пчёлкина, который всё это время тоже не сидел без дела, а сопровождал катафалк с телом убитого Войнова аж до самого Пскова. Когда Пчёлкин вошёл в дом, он, не разуваясь, прошёл к столу и поставил на стол армейский вещмешок.
— Всё, товарищ майор! Определил я Михал Андреича, куда следует! Передал по рапорту, всё как положено, а теперь можно и немного расслабиться. Чего это вы тут на сухую сидите? Колька, — обратился к Ломтеву участковый, — ты чего же нас позоришь? Кто же так дорогих гостей встречает?
Ломтев посмотрел на Зверева.
— Так я вроде…
— Что вроде? Неужели не догадался под картошку чего-нибудь посущественнее сообразить?
— Так я ж могу к тётке Шуре сгонять! — засуетился Николай, дёрнулся было к выходу, но Пчёлкин остановил его жестом.
— Не надо к тётке Шуре! — Пчёлкин развязал принесённый вещмешок и вынул из него три бутылки «Столичной» и большой пакет с пирожками. — Водку в городе купил, а то у нас тут только самогон, да дрянной «Портвейн» в местном сельпо.
— А пироги тоже из города привёз? — усмехнулся Зверев.
— Нет! Пироги — это моя Тонька напекла. Я к ней ещё перед поездкой заскочил, велел приготовить.
— Так мне Коля сказал, что она у тебя приболела?
— Как приболела, так и выздоровела! Пробуйте, товарищ Зверев, тут разные: есть с капустой, есть с куря́тиной, а эти с грибами.