— У тебя тоже здесь хозяйство? — поинтересовался Зверев.
— Я у тётки живу.
— Значит ты местный…
— Нет, сам я из Покровского — это деревня такая, шестьдесят вёрст от Славковичей.
— А звать-то тебя как?
— Николаем!
— Ясно. Родители живы?
Ломтев сглотнул и втянул воздух носом.
— Когда немец пришёл, отец в партизаны подался. Выродок один, сосед наш Лёшка Карась, об отце немцам сообщил. Мать и сестру повесили, хату спалили. Меня две недели тогда соседка баба Люся в погребе прятала. Потом сюда в Славковичи к тётке отвезла, когда всё поутихло. Мне тогда двенадцать было.
Зверев понимающе кивнул и ускорился, чтобы догнать на идущих впереди Мокришина, Логвина и Бармалея.
— У тётки значит живёшь? — продолжал свои расспросы Зверев.
— Не у тётки, а в её хате, — уточник Ломтев. — Прошлой зимой померла тётка. Пошла как-то по воду по весне, лёд уже подтаял, она и провалилась по шею. Другие бабы увидели, возжи́ну в полынью вытащили, но не спасли. Застудилась тётка, да спустя месяц померла. Так что один я живу.
— Один живёшь? Чего так?
— А с кем же мне жить?
— Ну девка-то, поди, есть?
Сержант покраснел и отвернулся.
— Нет у меня девки.
— Чего так?
— Да как-то, — Ломтев вдруг выпрямился. — Работы у меня невпроворот, потому не до баб мне.
— Ой ли? А начальник твой, как я понял, бобылём ходит? У него что же, дел меньше?
Ломтев отвернулся и буркнул:
— Не меньше! Просто он всё успевает, а я нет! Потому как опыта у него больше! А я семьёй обзавестись ещё успею.
— А у Пчёлкина твоего большая семья?
— Антонина — это жена, да детки — Тёмка и Глашка!
— Понятно!
Зверев закурил на ходу и дальше они шли, слушая лишь пение птиц и протяжное мычание пасущего по соседству коровьего стада. Когда они подошли к постройке и вошли в воротный проём, частично перекрытый обрушенной опорной балкой, Зверев увидел крутую лестницу, усыпанную побуревшей листвой, ветками и обломками кирпича.
— Ну что ж, посмотрим, что здесь да как. Не затопчите следы.
Обойдя впереди идущих, Зверев поднялся на следующий ярус и оказался на вершине ветхого строения. Вслед за ним поднялись Логвин со своей овчаркой, Лёня Мокришин и Ломтев, который догадался прихватить у Костина его бинокль.
Здесь пахло сырью и тленом. В одном из углов строения под остатками крыши были навалены еловые ветки. Пройдя по краю, Зверев подошёл к наваленному на грязном полу лапнику и внимательно всё осмотрел.
— Что и требовалось доказать, — заявил Зверев. — Именно здесь наш стрелок поджидал свою жертву, причём поджидал довольно долго, возможно всю ночь. Большая часть веток осыпалась, молодые ветки поломаны, сухие поломлены в труху.
— Ночью довольно холодно, а следов костра нет, — тут же отметил Ломтев.
— Зарылся в ла́пник и, видимо, утеплился заранее. Боялся себя выдать. А ну, Колюня, дай-ка мне Венину игрушку.
Забрав у Ломтева бинокль, Зверев долго осматривал местность.
Сельское кладбище, окружённое берёзками и орешником, казалось бесформенным и опустошённым. Часть могильных холмов было увенчана крестами, однако то там, то тут, среди надгробий, попадались столбики с пятиконечными звёздами. С другой стороны от колокольни текла река, метрах в пятистах Зверев увидел поросшую камышом пристань, у которой покачивались прикованные цепями деревянные лодчонки. Зверев перевёл взгляд на село и осмотрел каждую его часть. Двор Войнова был как на ладони.
— Если бы я хотел убить Войнова, то выбрал бы именно это место. Гена, пускай Бармалея, — распорядился Зверев, — пусть поработает, здесь вроде бы сухо.
Логвин тут же пригнулся к псу, погладил его и что-то шепнул на ухо. Бармалей завилял хвостом и стал нюхать сваленные в кучи ветки, и вдруг затряс головой и дважды чихнул. Зверев насторожился.
— Что с ним?
— Он обычно так на махорку реагирует, или на спиртное, — пояснил Гена.
— Окурков я не вижу, значит, наш убийца тут выпивал, сделал вывод Ломтев. Логвин тут же согласился: