Хотя до чужих обид Юрию никогда дела не было, как-то он даже подлестился к Константину:
- Нечего тебе на меня обижаться-то. Я же люблю тебя, Костя. Ну а коли вчера чем обидел, так завтра сторицей отплачу - ты ж меня знаешь!
- Знаю, - кивнул Редегин. - А что касаемо обиды, так нет её у меня - ты в своей милости волен, - и, усмехнувшись так же, как нынче, недобро, добавил, хотя никто его за язык не тянул: - Однако же ты-то, князь, видать, меня худо знаешь, коли плату сулишь: я ить тебе не холоп закупной, я ить тебе не из корысти служу…
«Вон что! Не в гордости и не в обиде суть дело - знать, уж тогда не по нутру было Костяну то, что я на дядю удумал подняться! Что ж раньше-то об том сказать не решился?! Али смутили его слова Максимовы? Иным-то прочим и дела нет, что там грек вякал - они за мной живут, на то я им князь! А он мне, вишь, не холоп!..»
- Что, не хочешь славы моей? - тихо, каким-то свистящим шёпотом спросил Юрий.
Последнее время и без того он, как в лихорадке, маялся. И малая закавыка приводила в бешенство. А ныне, после всех этих владимирских треволнений да пустословий, князь и вовсе готов был к гневу, как береста к огню. Высеки искру - полыхнёт!
- Спрашиваю: не хочешь славы моей? - уж опаляя огнём, яростно крикнул Юрий.
Но Редегин, точно не он это высек искру, от которой зашёлся в бешенстве Юрий, глядел спокойно.
- Не славы твоей не хочу, Юрий Данилович, а себе бесчестия.
- Али ты не бесчестный отступник, коли бежишь от меня?
- Боярин я - и сам волен князя себе избирать, - пожал плечами Редегин.
- Вон как! Может, на Тверь перекинешься?
- Может, и в Тверь уйду. Того пока не решил, - не опуская глаз перед Юрием, сказал Редегин и вновь усмехнулся: - Одно теперь верно знаю: тебе служить более не хочу!
- Когда решил?
- Да ить давно думал, князь, а вот сейчас и решил!
- Ан вовремя ты угадал! - зло ощерился Юрий.
- Прости, князь, а не могу я тебе служить! Говорил же: не корысти, а чести в службе ищу! - напомнил Редегин и вдруг с нежданной горячностью воскликнул: - Остановись, Юрич! Локти будешь после кусать! Мало ли тебе чести в своей земле?!
Так некогда, в детстве, когда в Антониевом монастыре вместе мыкались, осторожный и богобоязненный Костя отговаривал Юрия от какого-нибудь озорства. Хоть редко, ан случалось тогда, слушал княжич Редегина. Да ведь давно это было, а ныне не озорство безгрешное, святотатство анафемское взошло в сердце князя, альбо остановишь его словами?
Но Костя в последней надежде пытался в дверь достучаться, хоть и знал уже, что дом пустой:
- Юрич, сам-то взгляни: по Руси как тати бежим, следы хвостом заметаем, разве так-то в своей земле можно вокняжиться? Ить не ныне, так после возненавидят Москву-то! Эх, Юрич, и иное тебе скажу: это ведь не сам ты в Орду бежишь - Ванька-чёрт тебя шлёт! Али ты не ведаешь его хитрости? Тебе война с дядей, ему - Москва! Тебе поле дикое, ему - слава!
- Молчи, Костя!
- Да что ж молчать-то, ить дитю ясно: перед Богом не соперник ты Михаилу! Не про то ли тебе нынче митрополит Максим баял?
- Молчи!
- А я и ещё скажу: коли и Бог от Руси глаза отведёт, так ить все одно не сдюжишь ты перед Тверью!
- Молчи!
- А коли и сдюжишь, так и сам помысли: кой князь ты над Русью встанешь? Не пасут воры скот!
- А-а-а! Вором меня кличешь?!! - задыхаясь от чёрной, нестерпимой ненависти, подпёршей к горлу точно блевотина, прохрипел Юрий.
- Дак не вор ты, пока не украл! Откажись от воровства, Юрич!
- Язык проглоти!
И в самом деле, как осёкся, умолк Редегин. Иными, потухшими глазами взглянул на князя, все прочитал в них, все понял.
- Убить меня хочешь? - изумлённо, так дети спрашивают о том, чего не бывает на свете, спросил, и слабая, неуверенная улыбка тронула его губы: «Неужто убьёшь меня, Юрич?»
«Убью!» - глазами ответил Юрий.
Он знал, что убьёт Редегина. Давно про то знал. Может быть, с той самой битвы под Переяславлем-Рязанским и знал. Если не ранее… Всегда уж больно близок ему был Костя Редегин и гем мешал. Вечно в самый затылок за хребтиной дышал, вечно глазами своими иконными да словечками оплетными шаги окорачивал! Знать, пришла пора и расстаться! Да вот только что-то рука никак не поднимется на окаянное душегубство, ухватившие рукоять кривой и короткой татарской сабельки пальцы будто судорогой свело. Да то ещё худо, что первая самая ярая злоба отхлынула. Спокоен стал Юрий. Ан, знать, без гнева, по одной надобе убивать-то тяжельше?
«Али нет на то моей воли? Ведь не я - сам того захотел!» - для нового гнева травил себя Юрий. Однако не было гнева, была лишь холодная ясность необходимости сделать и этот шаг: переступить через труп того, кто когда-то был действительно близок и дорог.
- Не за что тебе, Юрий, меня убивать, - улыбаясь все той же неуверенной, какой-то детской улыбкой, которая теперь на его лице выглядела жалко и неуместно, пожал плечами Редегин. Кажется, до сих пор он не верил, что Юрий сможет его убить.
- Али тебя отпустить? - улыбнулся и Юрий. Но лучше б не улыбался. То была не улыбка, а волчья ощера. Позднее та волчья ощера вошла у князя в обыкновение, и редко кому удавалось выжить из тех, кого Юрий Данилович той улыбкой одаривал.
- Я верно тебе служил, я… - начал было Редегин.
- Ан измена-то верностью у Редегиных почитается? - язвительно оборвал его Юрий.
И за дорожной пылью было видно, как от обиды вспыхнуло редегинское лицо.
- Я тебе не изменщик, знаешь! Но и не холоп у тебя! Боярин я! - крикнул он и оглянулся на подоспевших дружинников, сошедшихся вокруг них с Юрием тесным кольцом.
И хоть были среди них и его, редегинские, боярчата, но не на кого и не на что было ему уповать. Кто ж посмеет перечить князю?
Молча, угрюмо глядели дружинники. Кто глаза отводил, а кто и злорадствовал: давно уж многие из них - всяк за своё, но более-то всего как раз за боярское чистоплюйство, недолюбливали Константина. И то сказать, не их стаи птица был Котя Редегин.
- Али оттого, что, боярин, я тебе измену должен просить? - холодно усмехнулся Юрий.
- А всё же не вправе ты, - покачал головой Редегин. - Вольно к тебе пришёл, вольно и ухожу! Прощай, князь, и прости, коли в чём виноват. - Костя поклонился, повернулся, тобы идти, и здесь до дрожи, до пота на лбу Юрий испугался, что Редегин вот так просто и в самом деле уйдёт! «Неужто нет на то моей воли?»
- Постой! - крикнул он и шагнул вслед за Редегиным. Константин обернулся, хоть тихо да веско сказал:
- Не бери греха надушу. Отпусти меня, Юрий Данилович.
- Отпустить? - от напряжения выбелились костяшки пальцев на руке, что сжимала саблю. - Отпустить? Чтобы ты, сучий сын, тверичей на мой след подтравил?
- Дак знаешь ты - не годен я на подтраву, я…
- Дак нет тебя! - вмах руки крикнул Юрий. - Х-е-е-к!
Вспыхнул над головой клинок и косо упал на Костину шею, туда, где у всех людей бьётся заветная жила. Мала та жилка, ан отвори её, так кровью умоешься!
Кровь и была последним, что увидел на этом свете Редегин. И ещё успел подивиться:
«Как много крови-то!»
Юрий обтёр ладонью лицо - красна от крови стала ладонь. Но не ужаснулся он оттого, а, напротив, будто возрадовался, от той редегинской крови ещё более укрепился в своей правоте.
«Есть на кровь моя воля! А коли есть на кровь воля, так и иного недостижимого нет… - торжествуя, подумал он и вдруг, даже для себя самого неожиданно, впервые открыто и святотатственно усмехнулся: - Аки святой водой на путь окропился!»
- Надоть бы прикопать боярина, - сказал кто-то.
- Ништо! - удивлённый собственным святотатством, кривя губы, усмехнулся Юрий.