Знает Узбек закон: чья власть - того и вера! Лишь вера может крепко сплотить воедино народы, подпавшие под чужеродную власть. Далеко мыслит хан, далеко! И на то дальнее, что умыслил, и впрямь лучшего жениха, чем Юрий, во всей Руси не сыскать! И то, что вдов - кстати. И то, что от первого брака у него дочь, а не сын - хорошо, ужо не будет Кончакиным багатурам соперников. Вложил татарин стрелу на лук, в самое сердце наметился!
А что касается достоинств московского князя, то… кабы можно было писцу зримо покачать головой, так считайте, что покачал. Да что говорить, при остром взгляде Узбека ничтожность Юрия невозможно было не разглядеть - так она была вопиюща! Да ведь и без взгляда на Юрия, ещё и до первой встречи, хан наверняка составил мнение о нём. Но именно таков зять и великий князь и нужен был на Руси Узбеку.
Впрочем, одного изъяна всё же не смог углядеть и Узбек.
Вот так - был вдов, а стал зять царёв!
Обласкан без меры. Уж набело переписан новый ханский ярлык - отныне он, Юрий Данилович Московский, на Руси князь великий. Но знает Юрий: пока жив Тверской, то и он не велик! Одной мыслью, как жаждой, палим: убить! Однако, как мыши худую краюху, точат душу сомнения:
«А стану ли сам велик Михайловой смертью?» И глухо, страшно делается в душе.
Да вдруг примерещится голос той давней чудской ведуницы:
«Гнаться тебе за великим - и не догнать! Идти - и не оставить следа!..»
«Да что ж ты лжёшь, подлая! Как то - идти и не оставить следа? Да отчего ж, отчего не подвесил тебя на крюк за твой поганый язык?»
И вдруг, как ветер уныл, хочется завыть в голос: «У-у-у-у-ууууу!»
Долга ночь, да не уснуть. Глядит Юрий в тьму, будто в бездну. Ан и тьма глядит на него, усмехается.
Скорей бы грянуть на Тверь, скорей! Пятнадцать лет страха и ненависти, что дочерна выжгла душу, - то ли не плата за право убить? Но отчего-то медлит Узбек, выжидает, и нет ничего иного, как тешить Кончаку…
Да вот ещё маета!
«Али без этой татарки несытой, не князь я над Русью?»
Не князь!
А она спит себе рядом, сладко пустив слюну из уголка полуоткрытого рта, спит, но и во сне властно закинула на Юрия ногу. И то - царёва сестра!
«…А целовать-ти её, братцы, не хо-о-о-о-о-тца!» - насмешкой свербит в мозгу стара песня-погудочка, кою слышал ещё мальцом.
Не думал он, что царёва милость может камнем на плечи лечь. Хотя кой камень баба - сиськи пуховы? Сиськи пуховы, ан все одно с плеч не скинешь, потому как, опять же, сестра царёва! Да, в общем, и горя нет - одна с ней забота. Но в той заботе и суть - никак не осеняется материнской благодатью её лысое чрево.
А Узбек, точно бабка-повитуха, в глаза заглядывает: «Али не плодоносно царское лоно?»
А то Юрий не догадывается: пошто хан в супруги его возвёл!
Ишь, и Кончаку расспрашивает: ласков ли? Да сама-то услужлива?
А то не услужлива! То пухом стелется, то змеёй струится, то кобылицей бешеной под ним взбрыкивает: «Якши! Якши!..» И уж не понять: по своей ли охоте льнёт, брата ли боится прогневать! Ан покуда безуспешно старается.
«Да ведь и на то воля Божия надобна!» - зло усмехается Юрий.
Знает он вину за собой. Знает, да никому в той вине не сознается. Да не вина - беда! Знать, то следствие того подлого тверского удара, когда на Клязьме кистенём ему промеж ног заехали. Жилу ли какую тверич тот перебил, иное ли что порушил? Да, как и не перебить, если чуть не месяц Юрий кровью мочился и ходил враскоряку. Ан пойди, пройди прямо-то, когда промеж ног будто котёл с кипятком. Ан и кровь вылилась, и опухлость прошла. И вот что примечательно: сам-то после того ещё пуще в похоти утвердился, как самшитовый стал! Однако семя, что ли, не животворяще в нём стало?
Ить ради одной любознательности, сколь баб Юрий не обиходил потом, а так ни одна и не понесла от него! Нарочно за тем следил! Вон беда-то какая! Так что, не Кончакино лоно с изъянцем, а он сух, аки древо без корней… Как та смоковница бесплодная!
«Ибо, сказано: кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет…» И вновь мерещится бабий голос: «И следа не оставишь!..»
«А то ли не след, что живу? Да прочь ты пошла, неладная!» Ан все с ума стара песня нейдёт:
- А Михаилу-то не жить! - вдруг вслух во тьму произносит Юрий, будто наново решая то, что уж давно решено.
- Что, Юри? - послушно откликается Агафья-Кончака.
- Будет след, говорю!
- Будет, Юри! - согласно обещает она и тянется к нему с новой лаской.
Но он уж спит спокойным сном человека, который знает, зачем пришёл топтать эту землю.
Глава шестая
Зима в одна тысяча триста семнадцатом году выдалась холодной и снежной.
По Волге, намертво скованной льдом, а и по-над Волгой, и по занесённым метелью дорогам, и по заснеженной целине, наново торя путь к Твери, широко и медленно движется растянувшееся на многие версты огромное войско. Кого только не увидишь в том войске! Здесь и суздальцы, и юрьевцы, и ростовцы, и переяславцы, и Борискины нижегородцы, разумеется, и московская рать, и иные есть прочие, но главное-то - татар невиданно! Шутка ли, конница трёх ханских послов, именами Кавгадый, Астрабыл и Острева, совокуплена под единым началом великого князя Юрия Даниловича Московского!
Никогда - ни до, ни после - Юрий не чувствовал своего величия и могущества так, как теперь! Да ведь никогда и не обладал он таким могуществом! Вот она, великая, непомерная власть! Это не на худой Москве на Ваньку ногами топать - тот хоть и зажмурится, ан все одно на своё повернёт; это не на Ярославовом Дворище без особого проку задом княжий столец попирать - ты пред самовольными новгородцами делаешь вид, будто бы ими правишь, а они, знай себе на уме, творят, что им надобно, да тоже прикидываются, будто бы и впрямь по твоей воле живут.
Но это допрежь было! А ну, попробуй теперь кто перечить! Ну, встань на пути хоть Рязань, хоть тот же Великий Новгород! Вот то-то! Взгляни, батюшка, с Небес своих на меня, возрадуйся сыну! Как и загадывал, достиг и недостижимого - вон она Русь, сама под ноги стелется!
То, что случилось в Орде, было так стремительно и внезапно, что порой казалось Юрию сном, который непременно прервётся ознобом и горечью похмельного пробуждения. Как ни была непререкаема ханская воля, как ни был велик страх пред татарами, однако опасался Юрий, что не примет его Русь, возмутится насилием над её законами, в конце концов, над самим Господним благоволением, коим и поднялся над Русью Михаил Ярославич. Впрочем, на то, чтобы подавить любое возмущение, и дано было Юрию изрядное войско аж трёх бекнойонов. Но явь на Руси оказалась ещё чудесней ордынского сна! Склонилась Русь, смиренно приняла его волю!
Конечно, разные города наразно встречали нового великого князя, но то уж было вовсе не важно - будет время припомнить: кто и как низко кланялся, а кто шею гнул, скрипя зубом.
«Ништо, и те владимирцы зубы-то скрошут, ещё приползут на коленках! Вон Кострома-то, на что уж Твери держалась, а и она ныне идёт громить Михаила!»
Да и не суть в городищах отдельных, много их на Руси, все-то, поди, и за жизнь навестить не успеешь, но в том суть, что ныне сама русская жизнь в руках Юрия. Жизнь и смерть! Есть ли выше власть на земле, чем власть над жизнью и смертью?
Лишь теперь Юрий вполне осознал полноту этой власти, и осознание её беспредельности наполняло его пьянящим восторгом. Он даже внешне преобразился, вот уж истинно стал красив той внезапной и разящей красотой, какой осеняется человек в звёздный час его высших свершений.