— Молодец твой дядя. А ещё молодец наш генерал, — добавил Максим. — Я слышал, что ему предложили представить личный состав, который был на площади у здания ЦК, к награждению медалями «За отличие в охране общественного порядка», так он отказался, счёл негеройским делом для пограничников разгонять сапёрными лопатками свой народ.
По лицу Николая пробежала ухмылка.
— Ему предложили медали, чтобы понесённый нами материальный ущерб не восстанавливать. С медалями проще — вручили и забыли. — А так сорок девять тысяч шестьдесят шесть рублей надо выплатить, — ехидно хмыкнул он.
— Откуда знаешь про этот ущерб?
— Всё оттуда же — от своего дяди. Впрочем, хватит о нём. Скажи лучше как обстоят дела у твоего сына — Клима, — поинтересовался Николай, перед тем как уйти, — наверное, рад, что в заварушку не попал и кирпичом по физиономии не получил?
— Если был бы рад… — рассмеялся Максим, — а то горюет со своими дружками, что не представился шанс отличиться, забывая о том, что на поле брани всякое бывает…
— А подружка у него есть?
Максиму неожиданно стало смешно.
— Не поверишь, но геройство для моего сына важнее, про подружку он на время забыл. А она ведь учится в художественно-театральном институте, — в этом рассаднике экстремизма, — неожиданно встревожился он. — Там почти девяносто процентов местного этноса, кабы беды с ней не приключилось…
Вывод Максима относительно своего сына был ошибочным, уже вечером Клим пришёл к нему в канцелярию. Он выглядел крайне озабоченным.
— Пап, — выпалил сын с порога, — меня замкомвзвода отпустил к тебе всего на десять минут, поэтому слушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты заехал к Дусе и передал ей моё письмо. Ей будет приятно получить его в канун Нового года, в нём пара немецких новогодних наклеек. Дуся уже две недели молчит, у меня плохое предчувствие, не случилось что-либо с ней…
— Не волнуйся, сын. Перед Новым годом почта перегружена, поэтому идут сбои. Кстати, откуда, к тебе прилетел контрабандный товар? — поинтересовался Максим.
— Наклейки мне подогнал Толик, у него брат служит в Германии, в группе советских войск.
— А-а-а, — протянул Максим, — там такого добра много. У дембелей, отслуживших в Германии, наклейки почитаемый атрибут.
— А ещё брат выслал Толику авторучку с голой девушкой, которая одевается и раздевается. Забавно! Он показал её только мне, потому как боится, что у него её заберут. Скажут, что не положено…
— И правильно скажут, — усмехнулся отец.
— Ты когда письмо Дусе отдашь?
— Сегодня и съезжу к ней. Она там же в «Компоте», на улице Яблочной?
— Да, — рассмеялся Клим, она живёт там же, номер её дома 21…
На тёмном декабрьском небе вспыхнули одна за другой осветительные ракеты, озарив жёлтым светом частные постройки жилого сектора, названного в народе «Компотом» из-за его улиц, носящих фруктовые названия: Яблочная, Грушевая, Виноградная…
Трое молодых парней, одетые в чёрные дублёнки, с поднятыми воротниками и надвинутыми на глаза кепках, распахнули калитку и решительно вошли во двор небольшого дома.
Непроглядную тьму во дворе рассеивал только свет одиноко болтающего на столбе уличного фонаря, да полоски жёлтого света, просачивающиеся через щели в деревянных ставнях небольших перекошенных оконцев.
Один из непрошенных гостей, подкрался на согнутых ногах, к окну и осторожно заглянул в одну из щелей ставень.
— Вижу двух баб, — проговорил быстро он.
— Смотри лучше. Их должно быть три, — процедил сквозь зубы его подельник.
— Нет, их две…
— Значит, третьей крупно повезло, — зло хохотнул он…
В доме действительно находились две женщины — Дуся и её мать Елена Феликсовна Тобольская. Бабушка — Матрёна Ильинична, которую Дуся звала «старой мамой», захворала и уже несколько дней находилась на излечении в городской больнице.
Женщины сидели за столом и лепили к Новому году пельмени. В углу громко тикали старинные напольные часы.
Дуся уже вторую неделю прогуливала занятия в институте, из-за внезапной агрессии к ним «этносов», так они с подругой Аллой называли меж собой студентов из числа казахов. «Этносы» в их институте составляли подавляющую часть, но это их не беспокоило, но, как оказалось, лишь до поры до времени — до наступления «Желтоксана».
Институт в одночасье превратился в бушующее море человеческих страстей. В его коридорах появились взрослые дядьки в окружении старшекурсников, явно не относящиеся к числу преподавателей. Все они что-то злобно выкрикивали на казахском языке, и разбрасывали листовки с воинствующими призывами.