Сакристиан молчит, по-видимому, он не слышит моего вопроса, у него, по-моему, в ушах стоит звон, поскольку братец сумел ударить его в ухо рукоятью пистолета.
— Петров, — зову я художника. — Я обещал освободить вас в полдень — можете идти. Идите, идите. За воротами стоит милицейская машина, передайте, пусть придет конвой.
Локтев забирает у органиста пистолет и отходит в сторону заполнить обойму. Вид у него при этом невеселый. Остальные немы и недвижимы,
Когда органист, конвоируемый милиционерами, в последний раз переступает порог костела и глухой стук двери, как стук гильотины, символично отсекает его от жизни, брат его, Стась Буйницкий, впадает в истерику.
Сострадательный ксендз Вериго кладет ему на голову руку и говорит утешительные слова успокоения: «Стась, не надо, возьмите себя в руки. Успокойтесь, Стась» — и так далее, что производит на сакристиана благотворное действие. Он обращает на меня взгляд, полный тоски, и покаянно говорит:
— Меня тоже следует арестовать.
— Знаю, — говорю я. — Всему свое время. Прежде поговорим о деле. Как брат объяснил вам первое убийство? Что он такое сказал, чему вы поверили?
— Чему я поверил! — словно в просветлении повторяет сакристиан. — Господи! Все произошло так быстро, нелепо, страшно, мгновенно произошло… Когда ушел Белов, Валерий спустился вниз и заговорил с незнакомцем… потом позвал меня, сказал закрыть костел… В эту минуту вошел Жолтак… Брат и тот человек беседовали… Жолтак увидел их вместе… Мне было не по себе, вышел во двор… Затем дверь костела отворилась, и брат позвал меня… «Открой подвал», — сказал он. «Зачем?» — спросил я. «Я убил его», — ответил он. Я онемел. Тогда брат стал говорить, что этот человек бывший эсэсовец, был с ним в одном отряде, а сейчас шпион, из-за границы… «У меня не было выхода, — сказал брат. — Если бы он вышел отсюда, он выдал бы меня, а я не могу позорить дочь…»
Так вот в чем дело, думаю я, вот что выплывает. Понятно. Трибунал будет работать.
— Вы любили брата? — спрашиваю я. — За что?
— Я не любил его, — говорит Буйницкий. — Я люблю племянницу.
— Но как он здесь жил под чужой фамилией?
— В тридцать девятом году он уехал учиться в Варшаву… Потом война… Все думали, что он погиб… Но вот в сорок шестом году осенью… ночью… он пришел… голодный, истерзанный, на грани отчаяния… Оказалось, попал в плен, там выбор — пуля или в полицию… стал полицейским… клялся, что ничего дурного не делал… Добрые люди достали ему новые документы, он прячется, хочет уехать, просил денег… Как раз недавно мама умерла… Я поверил… В костеле не было органиста, я подсказал…
— Понятно. А убийство Жолтака? Почему вы с ним примирились?
— О боже! — ужасается ксендз Вериго.
— Нет, я не знал! — вскрикивает Буйницкий. — Все твердили — самоубийство. Вы тоже сказали — сам. Я спрашивал у Вали — она говорила, что отец спал страшно пьяный.
— Он не спал, — говорю я. — Дело происходило так. Он пришел к ксендзу, пил, пел песни, устроил скандал дома и заснул пьяным сном на глазах у дочери. Это алиби. Однако пьян он не был, последнюю бутылку — это отметил в своих записях ксендз — он не тронул, ее выпил художник. Зачем он пошел к Жолтаку? Потому что я случайно проговорился, что у Жолтака находится Локтев. Ему было важно узнать, сказал ли Жолтак Локтеву, что видел встречу в костеле. Жолтак не сказал. На свою беду. Тогда ваш брат совершил второе убийство. Сейчас полностью понятны и мотивы первого. Человек, убитый вашим братом, по паспорту его фамилия Клинов, но он такой же Клинов, как ваш брат — Луцевич, никакой не шпион. Нам еще предстоит разобраться, как к обоим попали чужие документы. Вернее всего, истина окажется весьма печальной.
Этот Лжеклинов во время войны был с вашим братом, иначе он к нему не пришел бы. Маленькая заметочка в газете разрушила его мир. Он оказался на виду, ему стало страшно. Он знает, что военные преступления не имеют срока давности, таким преступникам народ не прощает. И двадцать, и тридцать лет последующей, благопристойной, добродетельной жизни не уменьшают вину за убийства, предательства, карательную службу. Он не может сказать о своем прошлом жене, друзьям, знакомым — никому, даже случайному собутыльнику. Признание делает его врагом любому человеку. А меж тем ему хочется поддержки, помощи, хотя бы совета. И он надеется найти их здесь, в костеле, где пристроился и неприметно живет его бывший сообщник. Лжеклинов завидует ему. Ведь все, что он делал после войны, его многолетние усилия, его новая жизнь — все может пойти прахом. А тут безопасно. Ему, наверное, показалось, что тут он обретет спокойствие, пересидит тревожные дни. Утром в четверг, я думаю, он караулил у костельной калитки, ожидая, когда появится органист. И действительно, он вошел следом за ним. Но в костеле оказались посторонние. Ваш брат заметил бывшего приятеля. Когда ушел Белов, решил узнать, зачем здесь Лжеклинов. На свое несчастье, тот рассказал правду, и органист пустил в ход подсвечник.
Ваша ложь, Буйницкий, о некоем человеке в сапогах следствию не помешала, а вот ложь вашей племянницы о времени прихода в костел путала карты основательно. Стоило бы ей поверить, и нам пришлось бы подозревать в убийстве ксендза Вериго. Кто ее подучил: отец или вы?
— Я не учил, — говорит Буйницкий. — Вообще, когда я увидел брата у ксендза пьяным, поющим песни после совершенного убийства, мне стало жутко на него смотреть…
— Тем не менее, вы молчали. И даже сегодня не решились заговорить, хоть вас назвали убийцей.
— Я думал о Вале.
— Вообще-то ее следовало наказать, — говорю я. — Единственное, что ее извиняет, это фамильное сходство с вами. Это был ключ. Дарственные подписи «дядя Стась» подтвердили ваше прямое родство. Все остальное вытекало из этого факта. Ваши чувства к племяннице понятны, но какою бедой они могли обернуться для других. Представьте, что было бы, если бы пистолет был заряжен. Мы все, и вы тоже, лежали бы сейчас штабелем в подвале.
— Я виноват, — бормочет Буйницкий. — Мне поделом…
ЭПИЛОГ
Всех людей этого дела мы встретили вновь через восемь месяцев, когда проходил суд над органистом и нас вызвали свидетелями. Восемь месяцев распутывали клубок прошлых преступлений старшего Буйницкого, и оказалось, что это такой мерзавец, что даже в списке разыскиваемых мерзавцев стоял среди первых. Стась Буйницкий обвинялся в сокрытии военного преступника и известного ему факта убийства. Учитывая смягчающие обстоятельства, суд определил ему как меру наказания три года лишения свободы условно.
За это время произошли в жизни Буйницкого и ксендза важные перемены, которые, впрочем, и должны были произойти. Буйницкий и его жена удочерили племянницу; обретение желанных родительских обязанностей открыло несчастным супругам светлую перспективу, они уже не столь тоскливы, как прежде, да и внешне помолодели.
Ксендз Вериго сложил с себя сан священника — сейчас он сотрудник Белова и помогает своему бывшему антагонисту в краеведческих изысканиях.
Костел закрыт на замок, но Белов добивается разрешения на его переустройство и уже составляет план экспозиции.
На открытие нового музея мы с Локтевым приглашены как почетные гости.
Вспоминая эту историю, я думаю, что зло всегда связано с бездушием, зло — прямое его следствие; где нет добрых чувств, где убита совесть — там с обязательностью действует злое начало. Для бездушного человека жизнь — самоцель, и он бережет ее по звериному инстинкту; во всем мире нет для него ни одного человека, перед которым он застыдился бы, ради которого смог бы пожертвовать своим существованием. Эти люди не судят себя, и потому они равнодушны к чужим жизням.