Охрименко махнул рукой.
— Я каждый раз говорю следователю: мне наплевать, что вы считаете. Важно, что я считаю. Убил — судите!
— За что убили?
— Ни за что! Умышленно убил, как в законе сказано, с особой жестокостью, при отягощающих обстоятельствах! И все тут! Более ни звука!
Русанов прошелся по камере, остановился возле Осокина. Тот молча сидел за столом, писал протокол.
— Ну что ж, Охрименко, я вижу, что вы действительно готовы признать свою вину. Только не мешает знать и другое: при столь тяжком преступлении следствие обязано выверить все обстоятельства до мельчайших. Мы присмотрелись к вашему окружению. Появилась Гладышева, затем возник Жердев. А что это за дружок жил у вас в конце зимы? Долго гостил…
— Тамбовский волк ему друг, а не я!
— С этим не спорю! Только хотелось бы узнать, кто он, откуда, куда уехал. Жердеву он похвалялся, что с вами вместе воевал, однополчанином назвался…
— Хотя бы он и чертом назвался либо попом! В Ашхабаде жили по соседству, то правда! А где он воевал и воевал ли вообще, мне это неведомо!
— Ну если не «дружок», то знакомым вашим можно его считать?
— Знакомый! — согласился Охрименко. — Сергей Сергеевич Черкашин… Ни к чему он вам…
— Очень может быть, что и ни к чему… — согласился Русанов. — Этот ваш знакомый у некоторых оставил след в памяти. Рассказывают, что попивал излишне водочки и ваша жена даже выставила его за дверь!
Охрименко ухмыльнулся, что-то презрительное выразила его ухмылка.
— Жена выгнала? Моя жена выгнала? — переспросил он. — Стало быть, Елизавета Петровна выгнала? Если вы так будете вести следствие, далеко заберетесь… от правды далеко! Я его выгнал! Потому как жулик!
Русанов обернулся к Осокину и едва заметным движением бровей сделал ему знак, что все идет по-наме-ченному. Потом произнес вслух:
— Вот видите, Виталий Серафимович, мы выяснили и это. Показания об этом человеке занесите в протокол. Они очень важны. То, значит, был некий Сергей Сергеевич Черкашин… Ашхабадский знакомый и жулик… — И уже теперь к Охрименко: — Проясните, пожалуйста, относительно жулика! Обобщающее это ругательство или вы подразумеваете что-то конкретное?
— Вполне конкретное! — отрубил Охрименко. — Рассказывать или вам без интереса?
Русанов пожал плечами.
— Желательно конкретно.
Охрименко пошарил по карманам.
Русанов догадался, в чем дело, и спросил у Осокина:
— Сигаретами не богаты?
— Не курю.
— Попросите выводного достать ему сигарету. Рассказывайте, Охрименко!
— Коли надо, расскажу, хотя не в моих правилах лезть в чужие дела.
— Пусть вас не мучает совесть, — перебил его Русанов. — Это прежде всего ваши дела.
— В Ашхабаде он работал на овощной базе… Материально ответственное лицо. Скажу без утайки, вот там и водятся крутые жулики! Уж и не жулики даже, а бандиты! Тысячи хапнуть для них, что иному высморкаться! Ну и нахапали, да столько нахапали, что тамошним властям невтерпеж стало.
— Тысячи? — с некоторой долей иронии спросил Русанов.
— Не считал, хотя и знаю об этом твердо. Ну, кладовщик с ними. Там порядки глухие… Как начали хватать овощное начальство, он в бега…
— К вам в бега? В Сорочинку?
— А почему бы и не в Сорочинку? Вполне медвежий угол, хотя и недалеко от Москвы. Просился пристроить вахтером на фабрику, а я его и на порог не пустил бы, да Лизавета исходатайствовала. Сосед, дескать, от землетрясения нас на первое время приютил… Мне теперь все едино, а коли хотите знать правду, так о делах их базы я тогда еще не знал. Сердце мое к нему не лежало совсем не потому, что их там застукали. Не хотел его и вахтером оформлять. Предлагал поискать какой-либо работенки в окрестности. В леспромхозе, в Озерницке, или еще где… Хотя бы и на торфоразработках. А он не спешил… В розыске он себя считал, а коли в розыске, как бы это он мог предъявить паспорт кому-либо? Лизавета уговаривала его вахтером взять. А чем больше она уговаривала, тем меньше хотелось…
— Ревность что ли? — не выдержал Осокин.
— О ревности потом! — спокойно отпарировал Охрименко. — Вот тут-то он ко мне и подкатился… За рюмкой водки, будто бы вполпьяна поспособнее о таких делах говорить. Бери, говорит, вахтером, так я тебя сразу богатым сделаю. Я посмеялся над ним, ишь какой денежный мешок сыскался. Ради смеха ему и говорю: «Неужели сотняшку на такое дело приберег?» Он глядит на меня своими голубыми глазами, да вполголоса: «Десять тысяч дам!» Я таких денег, гражданин прокурор, в руках не держал. За такие деньги мне десять лет ишачить надобно, ни пить, ни есть! Дух у меня захватило, а не поверил!