Комендант перехватил пристальный его взгляд и спросил:
— Что это вы на меня воззрились, гражданин следователь, будто бы в первый раз видите?
— Воззрился! — подтвердил Осокин. — Никак не пойму вас до конца…
И опять Осокин никак его не назвал.
Комендант усмехнулся.
— Я и сам себя не очень понимаю, а где уж понять меня кому-то постороннему…
Все так же, не сводя пристального взгляда с подследственного, Осокин продолжал:
— Вы сложный человек, по-видимому, вам не чужда и определенная логика, а я вот со своей логикой никак не могу понять: за что вы убили свою жену? В этом вопросе все ваши показания пока лишь откровенное вранье. Но поверьте мне, до истины мы все же докопаемся, хотя и без того суд уже может рассматривать ваше дело.
— Вот и судите!
— За что? — коротко спросил Осокин.
Вопрос его явно насторожил коменданта. Осокин внимательно приглядывался к каждому его жесту, к выражению лица и глаз. Сейчас вот он объявит о Зяпине. Внезапное обличение очень часто вызывает эмоциональные переживания у допрашиваемого, внутреннее волнение должно получить и какое-либо внешнее отражение.
— За что судить? — переспросил Осокин. — За убийство жены и только? Или есть и еще что-то, за что вы не ответили по закону?
— Я не Черкашин и не воровал! — поспешил с ответом комендант. В чем-то его внутреннее волнение обнаружилось. Хотя бы в поспешности его ответа и в том, как он спрятал глаза, уставившись в пол.
— За воровство мы вас судить не собираемся. До воровства ли? Должен поделиться с вами весьма интересной новостью. Действительно, мы давненько, как вы выразились, не встречались, но совсем не потому, что о вас забыли. Я лично все это время очень даже помнил о вас. Побывал я в деревне Ренидовщине, на родине Прохора Акимовича Охрименко…
Сказав это, Осокин не сводил глаз с подследственного. Однако тот своего волнения ничем не обнаружил, как и на первых допросах, глаза его были непроницаемы. Но как раз это деланное безразличие и могло быть выражением его волнения, точнее говоря, внутреннего напряжения.
— Ренидовщина опустела, — продолжал Осокин. — Всего-то осталось три домика… От дома семейства Охрименко сохранился только фундамент. Постоял я и у памятника, который соорудили пионеры семье Акима Петровича Охрименко, его родителям и детям. Между прочим, на мемориальной доске этого памятника помянут и его сын Прохор Акимович Охрименко, которого убили фашисты в сорок третьем году…
Комендант поднял глаза на Осокина. Все таким же непроницаемым оставался их взгляд.
— Это почему же пионеры поспешили меня похоронить? Не бывал я после войны дома… Ни к чему было и не к кому!
Но Осокин, никак не отреагировав на это, спокойно продолжал:
— Поговорил я с местными жителями, с теми, кто пережил оккупацию, повстречался с одним бывшим партизаном. Ему я вашу фотографию предъявил, полагая, что вы и есть Прохор Акимович Охрименко… Очень бурную получил в ответ реакцию. По этой фотографии и другие признали, что вы вовсе не Прохор Охрименко, а Федор Зяпин, немецкий цугвахман…
Подследственный не пошевелился, только изобразил на лице кривую ироническую усмешку.
Как бы не замечая этого, Осокин продолжил:
— Столь великое горе вы принесли этим людям, что и передать трудно! Их буквально трясло, когда они рассматривали вашу фотографию…
— Что это значит?!
— Вы не хуже моего понимаете, что это значит! Не надо притворяться, и очередное вранье вам ничем не поможет. Вас уверенно опознали как Федора Зяпина. Разве мало этого?
Охрименко усмехнулся.
— Не для протокола, гражданин следователь! Не для протокола… Вот когда вы назовете мое настоящее имя, тогда поговорим по душам…
— Прохором Охрименко я вас уже никогда не назову!
— А на Федора Зяпина я не откликнусь!
20
— Так что же выходит, за ним осталось последнее слово? — упрекнул Русанов, когда Осокин во всех подробностях пересказал содержание разговора с подследственным.
— Ну нет! — возразил Осокин. — Я теперь уверен, что последнее слово останется за нами. Нисколько в этом не сомневаюсь. То была разведка боем!
— Чья разведка: его?
— Он думает, что это была его разведка боем, а я думаю, что моя. Во-первых, он раскрылся в главном! Перед нами совсем не тот человек, которым он притворялся на первых допросах. Раньше я видел в нем ординарного уголовника, теперь я знаю, что перед нами враг, ожесточенный враг. Он совсем не похож на тех вахманов.