— Рад вас слышать, — бодро приветствовал его Гриша, который уже час как не спал, размышляя об известных событиях. — Как ваше здоровье? — участливо спросил он.
— Слава Богу, хорошо, — сухо ответил Ежи, спеша начать важный для него разговор. — Дзенькую бардзо. Мне уже лучше.
— Сегодня собирался навестить вас в больнице. Когда это лучше сделать?
— Нет, нет, не стоит, — запротестовал Ежи. — Это лишнее. Дело в том, что я у себя в гостинице. Да, да, утром выписали по моему требованию.
Далее, поддавшись вдруг охватившему его предчувствию успеха, пан Бронивецкий четко и лаконично изложил свою просьбу, не забыв вставить несколько слов о тяжком бремени обстоятельств, неожиданно свалившихся на его несчастную го-лову вдали от дома.
«Как бы эти обстоятельства не приобрели форму молотка», — подумал на другом конце провода Григорий, снова вернувшийся к своим на время оставленным подозрениям.
— Что ж, — сказал он, выдержав паузу, — заходите. Сумма, конечно, немаленькая, но я готов помочь своему польскому другу, который столько сделал для меня.
Обрадованный успехом, пан Бронивецкий принялся горячо благодарить Григория, пересыпая речь превосходными эпитетами.
— Мне кажется, — мягко прервал его собеседник, — вам не стоит сейчас так волноваться. Приходите, я буду дома.
Едва дождавшись обеденного перерыва, Алька позвонила журналистке Кате. Та долго не брала трубку.
«Не случилось бы с ней чего», — думала Алька, кусая от волнения губы. Она уже знала о покушении на Франца Куцего со слов одной из сотрудниц отдела. История подробно обсуждалась в курилке.
Наконец в трубке послышался бодрый голос журналистки.
— Привет! — обрадовалась Алька. — Что там с моей просьбой?
— Все готово, — ответила Катя. — Можем встретиться после работы, часиков в шесть.
— Отлично!
После шести ей надо было идти к Григорию, с которым она договорилась накануне. Искусство требовало жертв. Он должен был позировать ей для портрета. «Ничего, — подумала она, — подождет». Честно говоря, Алька уже жалела, что вызвалась писать этот портрет. Ей было жаль времени и себя, тем более теперь, когда все ее мысли были поглощены Вадимом и этой загадочной историей с убийством, которую она рассматривала как увлекательное приключение, достойное ее непосредственного участия.
— Вот, — сказала Катя, когда они встретились несколько часов спустя все на той же скамейке, протягивая Альке четыре сложенных пополам листа, покрытых мелким бисером букв, — тут все.
— Спасибо! — выпалила Алька, разворачивая листы. — А у Островского все то же? — тут же спросила она, кинув на журналистку тревожный взгляд.
— Не совсем, — ответила та с улыбкой. — В этот раз я записала все подробно, не упустив ничего.
— Будем считать, что мы друг друга поняли, — сказал Островский, похлопав Григория по плечу. — Теперь к Францу, — решил он, глянув на часы. — Если тот в сознании, постараюсь убедить врача разрешить задать ему пару вопросов. Без его показаний слишком много неясностей.
— Считай, как хочешь, — откликнулся Гриша, довольный, что на этот раз разговор окончен в его пользу.
— Вечером еще раз заскочу к тебе. Часиков в восемь, а?
— Это зачем? — насторожился, расслабившийся было Григорий. — Мы же вроде обо всем уже поговорили.
— Нет, Гриша, — покачал головой Островский, — мы только начали разговор, а когда мы его закончим, решать буду я.
— Как хочешь, но сегодня вечером я не могу, — заупрямился собеседник.
— Это почему?
— По кочану, — огрызнулся Григорий. — Встреча у меня. Важная.
— А когда освободишься? — настаивал Вадим, мысленно пытавшийся определить причину резкой перемены настроения собеседника.
— Алевтина придет писать портрет. Мы еще раньше договорились. У нее практика скоро закончится, так что надо торопиться. Я вчера специально в Минск ездил, чтобы купить все необходимое. С ног сбился, пока все достал. Пришлось весь город облазить. У нее губа не дура.
«Так вот оно в чем дело, — подумал Вадим, едва сдержав улыбку. — А я-то уже версии строил…»
— Вон, какой список мне написала, — он достал из заднего кармана штанов листок и протянул его Островскому. — За такие деньги Пикассо можно было купить, подлинник, — пошутил он.
В мыслях Вадим был уже в больнице и потому, бросив рассеянный взгляд на бумажку в руке Григория, собирался уходить, как вдруг ему показалось, что где-то он уже видел похожий листок, только при других обстоятельствах.