Когда в повисшей тишине Адам смотрел на распластавшееся под его ногами тело, он сам здорово перепугался: а не убил ли он своего врага? Он разжал кулак, подкова выпала и тихо стукнула по дощатому полу. Адам поднял глаза и посмотрел на окружающих. «Похоже, что мне хана, — подумал он, — сейчас они набросятся всей толпой и убьют». Но опасения не оправдались. Малышня тихо жалась по углам, а отступившие на несколько шагов назад дружки Тычко даже не помышляли о расправе. Адам с облегчением вздохнул. В тот момент ему вдруг стало ясно, что отныне мучения закончились. А ведь все оказалось предельно просто — стоило ли так долго страдать, когда для решения проблемы хватило всего нескольких ударов? Адам поднял с пола подкову и положил ее в карман. «А ведь правду говорят, подкова — отличный талисман на счастье», — подумал он.
После этого происшествия Тычко несколько дней пролежал в несвижской больнице с проломленной головой, а Адам столько же времени провел у себя дома, залечивая зад от нанесенных сухой лещиной побоев. Отец не поскупился на экзекуцию, хотя было видно, что Ковальчик-старший горд за своего сына.
С тех пор в школьной среде воцарилось временное спокойствие, и даже старшеклассники косо посматривали на Адама, понимая, что этот на вид незлобный худой паренек способен за себя постоять. Некоторые, подражая Адаму, тоже стали носить в карманах подковы, намекая на то, что в случае драки непременно ими воспользуются. Со временем обиды забылись, и к концу семилетки Тычко с Ковальчиком не то чтобы стали друзьями, но во всяком случае не испытывали друг к другу видимой антипатии.
Вскоре семья Тычко перебралась в СССР и поселилась рядом с родственниками в небольшой деревне под Минском. Антон поступил на службу в Красную Армию, и июнь 41-го встретил в звании старшины одной из погранзастав под Брестом.
На рассвете 22 июня немцы артиллерийским огнем сравняли с землей небольшую заставу, добили из автоматов раненых бойцов, снесли бронетехникой полосатые пограничные столбики и устремились в направлении главного удара. Тычко чудом уцелел в этой бойне. Ночь накануне войны он провел у любовницы — недавно овдовевшей деревенской бабы, жившей на хуторе в нескольких километрах от заставы. Рано утром, услышав канонаду, он поспешил в расположение заставы, но оценив обстановку с дальнего пригорка, с которого все было видно, как на ладони, Антон решил вернуться на хутор.
Возвращаясь назад другой дорогой, Тычко подобрал винтовку «трехлинейку». Скорей всего, оружие принадлежало кому-то из бойцов, бывших в ту ночь в дозоре, подумал, а может — кому-то удалось уцелеть в битве за заставу, иначе — откуда здесь винтовка? Наверняка кто-то обронил, унося ноги. Неподалеку послышались выстрелы. Стреляли в районе одного из «секретов», расположенных в полутора километрах от заставы. Тычко проверил магазин винтовки. Пять патронов — не густо, но могло и этого не быть. Он расстегнул ворот гимнастерки и побежал на звук боя.
Картина, которую он увидел с опушки леса, была безрадостной. Двое бойцов его заставы, неумело отстреливались от наседающих на них немцев. Рядом с окопами лежал убитый пограничный пес Арамис, один из бойцов был ранен, патроны явно были на исходе. Один из немцев — здоровенный детина с автоматом в руках — обошел бойцов с тыла, пристроился для стрельбы с колена и навел ствол в спины пограничников, подставляя при этом свою спину Тычко. До немца было каких-то двадцать метров. Антон взвел затвор и прицелился.
«Ну что, грохну я сейчас этого немца, и как быть потом, — думал Тычко. — Вон их сколько, по-любому окружат и убьют. Ребятам все равно хана! А так хоть я один спасусь и потом за всех отомщу». Большим пальцем правой руки Антон отщелкнул затвор вверх, и, стараясь не шуметь, скрылся в лесу в направлении хутора. Сзади послышались две короткие автоматные очереди. Бой был окончен.
Через час Антон был на месте. Он спрятал винтовку в стогу за сараем, забрался на чердак и принялся обозревать окрестности в маленькое окошко, готовясь к самому худшему. Он даже несколько раз перекрестился, что никак не подобало бойцу Красной Армии, когда вдалеке проследовала шеренга немецких солдат. До Тычко донеслись лишь обрывки их резкой речи и залихватский победительский смех. Солдаты спешили навстречу своим дальнейшим победам и не стали отвлекаться на такую мелочь, как одиноко стоявший у леса одинокий хутор. Лишь один пехотинец, видимо снайпер, кинул быстрый взгляд на покосившуюся вдовью халупу в оптический прицел своей винтовки. Не увидев ничего интересного, солдат помочился на трухлявый пень, отряхнулся, повесил винтовку за плечо и поспешил догонять своих товарищей.