широкими кругами парят одна над другой, строясь в походный клин. В таком построении
всем птицам можно следить за темпом полета вожака и соблюдать одинаковую скорость,
чтобы не было отстающих.
Солнце склоняется к закату. В ложбине, в просвете деревьев, виднеется колхозное поле.
С полной корзиной спускаюсь по крутому откосу. Ещё раз улавливаю прощальный клич
журавлей. Поднимаю голову, ищу их в синеве и... спотыкаюсь о нарытую землю. А!
Подземная крепость мирного барсука. Тут обитает коренастый коротконогий зверь,
величиной с небольшую собаку.
Барсук – родственник быстрой куницы, а неповоротлив, как медведь. И ходит стопой –
как мишка. Глубоко в земле его жилище. Сюда ведет главный ход-нора, а есть и отнорки –
запасные ходы на всякий случай. Барсук – опрятный зверь, имеет отдельную спальню с
мягкой подстилкой, кладовую. Всюду чистота и порядок. Насчет еды он неразборчив:
личинки майских жуков, лягушки, змеи, ягоды, корни растений, грибы – всё годится ему.
Подземный обитатель три четверти своей жизни проводит в логове. Его мощному
плосковатому телу не страшны и обвалы, – как крот, пророется из-под любой толщи. Он ни с
кем не затевает ни драк, ни ссор, но умеет постоять за себя. Однажды пришлось мне увидеть
это. Барсук запоздал с ночной охоты. Утро застало его на пути к «дому». Тут врасплох и
налетели на него собаки. Сцепились в общей свалке и не разобрать – чей верх. Только, гляжу,
вылезает из живой кучи барсук, ощетинился, сердито шипит и отступает. Собаки,
повизгивая, зализывают свои раны от барсучьих зубов и когтей. Прочная же шкура барсука
оставалась невредимой. После такого «угощения» псы уже не набрасывались, а лишь с лаем
провожали толстяка, который добрался до песчаного обрыва и зарылся в валежнике.
И вот теперь, возвращаясь из леса, я споткнулся о свежевыброшенную из норы землю.
Редко увидишь барсука в его домашних заботах. Забываю о своих грибах. Решаю
подкараулить зверя. Зрение у него так себе, но чутье отменное, поэтому затаиваюсь в кустах
за ветром.
Терпеливо жду. И всё же толстый отшельник появляется неожиданно. Высовывается из
норы белая голова с черными полосами по бокам морды. Осторожно принюхивается барсук.
Опять скрылся. Послышалась возня, из норы по откосу сыплется земля. Догадываюсь –
очищает «квартиру», – зимой ведь он спит в ней, хоть и не так крепко, как медведь, в
оттепель выходит на прогулку. Вот снова вылезает барсук. Он пятится, подгребает ко мне
землю.
Очень забавно: пыхтит зверь, ползет задом прямо в мою сторону, а мне шелохнуться
нельзя. Шагов пяти не дополз, отряхнулся, старательно почистил себя.
Куда же неуклюжий толстяк направляется? Ага, к кучам сухой листвы! Заготовил листья
и теперь собирается стаскивать их в свой дом. Хлопотливо возится, подгребает листву
передними лапами к себе.
Вдруг горка листьев сама приподнялась и покатила. Опешил зверь от необычного
явления: никогда ещё листья не удирали от него таким способом. Торопливо догнал
убегающие листья, попридержал лапой и ткнул в них носом, – в чём, мол, тут дело? А кучка
как зафукает да как толкнется – и угодила в нос барсуку. Подпрыгнул барсук, попятился,
дыбом поднялась его щетина. Рассердился, зашипел. Трясет мордой, трет её лапами. А горка
дальше покатила...
То был еж. Он тоже собирал подстилку для логова, набрел на готовое и поживился
чужим добром: покатался в листьях, нанизал их на иглы и потащил.
Испугался барсук и шмыгнул в свою «крепость».
Я взял тяжелую корзину с грибами, спустился по откосу и вышел на тропинку.
В ЧАЩЕ
Если хочешь душу леса по-
стигнуть, найди лесной ручей
и отправляйся берегом его
вверх или вниз.
М. Пришвин
Побываешь в этом краю чащоб и лесных просторов, и не кажется дивным, что здешняя
станция, ближайшая деревня и окружающие их необозримые леса носят одно и то же
название – «Чаща».
Сплошной сумеречный ельник с зубчатыми вершинами заглушил всё растущее в нём.
В обнаженном по-осеннему березняке с осинником по низу хорошо заметны темнины
еловой молоди. Разрастаясь с годами, ели и здесь вытеснят своих соседей, под защитой
которых вначале спасались от поздних весенних заморозков еловые всходы.
Величаво затих красный бор. Сомкнувшись вершинами, разбегаются вширь ровные
сосны с высокими и чистыми от сучьев стволами. Но и меж них темнеют пирамиды елей.
И моховых гладей в Чаще хватает.
Дичные тут места, водятся разные звери, особенно много беляков...
В дождевых плащах мы с товарищем уютно расположились у огня на опушке ольшаника
с елками. Попивая чай, ждем утра, чтобы потешиться с гончими. Это быстроногие зверогоны
из старинной породы, выведенной в минувшие века костромичами. Желтоватые, с темными
«чепраками» на спине, они злобны, вязки. А голоса их на гону – музыка для охотников.
Ожидание охоты веселит нас. Балагуря, мы посмеиваемся, следя за поведением наших
собак.
Нежась на пригреве, дремлет угрюмый Буян. Растянувшись на боку, он грезит во сне:
подергивает лапами – «бежит» и издает приглушенные звуки «ух... ух... ух» – пытается
взлаивать. Лежащая рядом с ним Найда в тревоге открывает глаза, недоуменно приподымает
ухо. Разобравшись, в чем дело, успокаивается. Вдруг Буян вскочил как встрепанный, – ему
припекло брюхо, торопливо отошел – и бух наземь продолжать прерванный сон...
Предрассветная мгла сгустилась. Из мрака неощутимой пылью сеялась влага. Лишь
проведя рукой по лицу, узнаешь, что оно мокрое.
Неожиданно из моховых болот на наш огонек явились пришельцы.
В светлый круг из тьмы вынырнули белые куропатки. Робко приближаясь, они сбились в
кучку, вытянув шейки в сторону ослепляющего их света. Обычно белые, сейчас птицы
розовели в лучах красного пламени. Свет притягивал куропаток.
Заинтересованные, мы повернулись к ним. От нашего движения табунок взлетел с
резким шумом.
Вскочили и забегали собаки, принюхиваясь к следам куропаток...
Мгла рассеивалась.
Вскоре мы затушили костер и пошли в лес. Впереди рыскали псы.
Собак иногда винят в том, что они долго не подымают косого. Совершенно напрасно
винят. В мягкую тихую погоду заяц лежит крепко, а прежде чем лечь, этот плут обязательно
совершит хорошо знакомый охотникам заячий обряд обмана: запутает свой ход к лёжке
«вздвойками» – двойными отпечатками лап по одной тропе, «петлями» – рядом идущими в
разные концы следами, «скидками» – огромными скачками, прерывающими духовитые следы
лапок.
И сейчас гончие что-то задержались в бурьяне, – видно, разбираются в заячьей
«грамоте»...
Но вот в исступлении заголосила Найда, согнав беляка и внезапно увидев его рядом.
Отозвался и Буян. Сначала вразнобой, но уже через минуту в слаженном «дуэте» мчались
собаки...
Умаялся беляк, принялся морочить гончих, – сладу с ними нет. То стон стоит на гону, то
смолкают собаки, теряя запах косого. Ведь вот на какой трюк заяц решился: проскачет по
воде метров двадцать – попробуй тут найти его след! – а затем вымахнет на взгорок и, сидя
под кустом, шевелит ушами, поводя ими в сторону своих преследователей.
Выручил опытный Буян: кинулся на другой берег, описал там круг и перехватил путь
«хитреца». Так и добыли мы мокрого зайца.
К обеденному отдыху у нас было четыре беляка.