На ее письменном столе царил идеальный порядок. Алина села на старенький стул с потертой блекло-зеленой обшивкой, протянула руку и вынула из аккуратной стопки тетрадку в твердом переплете.
Если бы Максим позвонил и сказал, что в скандале на всю школу нет ничего страшного… Если бы он еще сказал…
Ладно. Станем реалистами.
Она открыла тетрадь и прочла: «…в свете фонарика Никита выглядел неважно. Сузившиеся пожелтевшие глаза, скрюченные пальцы, окровавленный рот — ничто не выдавало в нем сейчас рафинированного джентльмена, пришедшего вечером скорбеть по погибшей подруге. Однако шеф узнал его и опустил пистолет.
— Приятного аппетита, — сварливо, но как-то по-родственному пожелал Андрей Петрович. — Развлекаемся?
— Так точно».
Подружка Светланка, бывшая, несмотря на солнечное имя, поклонницей готики и черного цвета, однажды восторженно заметила, что Алина пишет почти как Лавкрафт. Рассказы про вампира Никиту, который работал в милиции, нравились почти всем одноклассникам, а русичка сказала, что у Алины есть стиль. Правда, читала она статью о музее кукол в стенгазете, но все же…
Некоторое время Алина сидела просто так, крутя в руке гелевую ручку и ощущая знакомый трепет, охватывающий ее при мысли о своих героях, и теплую волну в груди. Никита и Андрей Петрович еще не знали, что со стороны новых захоронений к ним движутся оборотни, жаждущие мести за погибшего сородича — а она знала и уже видела, как двое спина к спине отстреливаются от рычащих и хрюкающих тварей.
«Оборотень не подавал признаков жизни. Шеф направил на него луч фонарика, и Никита увидел, как тает шерсть, обнажая пожелтевшее, бескровное лицо. Вскоре в траве лежало уже не чудовище, а молодой человек, почти мальчик. Никита вздохнул и отер губы тыльной стороной ладони.
Руки были теплыми. Шеф понимающе кивнул.
— Успокойся».
Немногословный, нордически спокойный Андрей Петрович был списан Алиной с Григория Альбертовича Токарева, учителя физики — хладнокровного, выдержанного и спокойного даже при объяснении новых тем.
«Никита откашлялся.
— Не понимаю, почему их стало так много.
Андрей Петрович усмехнулся.
— Это модно. К тому же все хотят жить вечно и вечно же оставаться молодыми.
Никита вздохнул:
— Уверяю вас, в том, чтобы жить вечно, нет ничего хорошего…»
«Алина».
Она вздрогнула и оторвалась от тетради. Приглушенный приятный голос был ей незнаком.
Оставив записи, Алина высунулась из комнаты. Миша валялся на диване и лениво переключал каналы телевизора. «Вам нужно кого-нибудь, — щелчок, — Nun liebe Kinder gebt fein, — щелчок, — Смотрите, коала, похоже, уснул, — щелчок, — Крупная железнодорожная…» Брат выглядел так, словно спал с открытыми глазами, и, возможно, так оно и было.
— Чего тебе, Мишель? — спросила Алина.
— А? — встрепенулся тот с выражением лица йога, грубо вырванного из нирваны.
— Ты меня звал?
— Куда? — не понял Миша. Алина махнула на него рукой.
— Спи.
Миша скорчил рожу и вернулся к прыжкам по каналам.
Усевшись за стол, Алина перечитала написанное, обнаружила в соседних абзацах повторяющееся слово «пожелтевший» и безжалостно вымарала его в обоих случаях. Ее сосед по парте Фролов, сочинявший детективы, не был столь щепетилен в подобных вопросах, считая, что написанное пером не вырубить топором — за что и получал «неуды» в сочинениях по литературе, где придерживался той же методы.
«Все повторяется из века в век, и все до страшного неизменно. Ты же, теряя друзей и любовь, проходя через столь похожие муки и ужасы, остаешься прежним, с болью понимая, что не нашел нового опыта, что не можешь измениться ни к лучшему, ни к худшему…»
«Алина».
Она дернулась, словно от удара. Голос пришел откуда-то справа и сверху, но, медленно развернувшись на стуле, Алина, разумеется, никого не увидела.
Некоторое время она сидела тихо-тихо, вслушиваясь в каждый шорох. «Alle warten auf das Licht,» — надрывались за стеной Rammstein, за окном нескончаемым потоком шли машины, и из квартиры сверху неслось душераздирающее мяуканье кота, с которым играл маленький Владик, пытаясь, по всей видимости, пропустить несчастное животное через мясорубку.
«Алина».
Голос был совершенно реален.
Алина зажмурилась и потрясла головой. Переутомилась. Она просто устала. Неделя выдалась тяжелой — четыре контрольных работы, да и сегодня без приключений не обошлось. Надо убрать тетрадку, лечь на кровать и постараться уснуть.
«Алина».
Она пискнула, словно полупридушенная мышь. Надо поспать основательно — дефицит сна у нее огромнейший: сидела за учебниками до трех ночи всю неделю, чтобы справиться с тестами на пять баллов. Собственно говоря, пару у географички она именно поэтому и получила — не могла понять от недосыпу, о чем ее вообще спрашивают.
«А-ли-на, — вразбивку повторил голос. — А-ли-на».
— Кто… кто тут? — прошептала Алина. Господи-господи, она говорит сама с собой. Вот услышит Мишель или не дай Бог родители — насмешек и подколов тогда не оберешься. Мамочка великая любительница язвительно обсасывать чужие недостатки.
«Узиль» — охотно откликнулся голос.
Слово или же имя было Алине незнакомо. Она с ужасом почувствовала, как холодеет в животе, словно невидимая рука пробралась туда и неспешно перебирает внутренности. Страстно, до зуда захотелось зажать уши, но Алина почему-то поняла, что голос от этого никуда не денется.
— Кто? — хрипло переспросила Алина.
«Узиль, — повторил голос. — Меня зовут Узиль».
Ее бабка, отцова мать, сошла с ума после смерти мужа. Алина помнила, как та с безжизненным лицом и пустыми, остекленевшими глазами бродила по квартире или сидела, уставившись в одну точку и ведя монотонные беседы с невидимой птицей. Птица загадывала загадки, долбя бабку клювом в случае неправильного ответа, и тогда несчастная старуха начинала вопить и метаться, прикрывая ладонями темя. Алина боялась ее до трясучки, и вот теперь недуг давно скончавшейся женщины пришел и к ней самой.
«Ты не сошла с ума, — живо поведал голос. — Я Узиль, и я действительно говорю с тобой».
Алина взвизгнула и закрыла уши ладонями. Нет, нет, нет, это невозможно, она не слышит, не слышит, не слышит. Поскуливая от ужаса, Алина сползла под стол и прижалась к стене. Господи, пожалуйста, она не может сойти с ума, этого голоса нет на самом деле, она его не слышит, пожалуйста, Господи, она не слышит!
«Ты слышишь» — заверил Узиль.
— Нет, — прошептала Алина, зажмурившись и содрогаясь от беззвучных рыданий. Кто-то ухватил ее за руки и поволок из-под стола. Алина вяло упиралась, решив, что все кончено, и уже приехала бригада из дурдома.
— Алька! Алька, ты что?
Алину поставили на ноги и довольно резко тряхнули.
— Алька! Да посмотри ты на меня!
«Это твой брат».
Приоткрыв веки, Алина действительно увидела Мишу, встрепанного и не на шутку испуганного, а увидев, разрыдалась в голос, уткнувшись носом в братову грудь, словно тот был единственным стабильным существом среди гибнущего мира ratio.
— Аля, — судя по голосу, Миша тоже был в панике. — Аля, ну что такое?
— М-мне плохо, — проговорила Алина, заикаясь, вздрагивая и хлюпая носом. — М-Миш, мне плохо…
— Где плохо? — он уже готов был бежать за лекарствами, вызывать «скорую» и названивать маме на работу одновременно. — Тошнит? Или сердце? Чего, Аль?
— Знобит, — пожаловалась Алина. — К-кружится все…
«Не волнуйся».
И стало темно. Очень темно, холодно и жутко.
Когда тьма рассеялась, оставив после себя головную боль и ломоту во всех суставах, Алина обнаружила, что лежит в кровати, до самого носа укутанная одеялом, а сидящий в ногах Миша, бледный и очень серьезный, размешивает в кружке растворимый аспирин.
— Ты в обморок упала, — сообщил он. — Это грипп, Алька, он всегда так резко начинается. Ты не беспокойся.
— Угу, — кивнула Алина, с ужасом осознавая присутствие в комнате кого-то еще, очень близко, почти вплотную. Если бы можно было свернуться клубочком и спрятаться от него под одеялом…