Наконец, откуда берутся в наших снах люди, давно исчезнувшие из твоей жизни и вдруг сообщающие тебе что-то такое важное, причем ты понимаешь, что именно этот человек должен был тебе это сообщить, имеют ли эти образы связь с реальными людьми, которых ты знаешь под их именами и надо ли наяву дать им о себе знать, напомнить, спросить, как дела - как правило, они оказывались в полном здравии и в полном неведении, что Бог, воспользовавшись их обличьем, так явно во сне вмешивается в твою жизнь. Наконец ему стало казаться, что великие композиторы смогли уловить эти сны, что то звучание сфер, которое мы слышим в звуках и которое называется гениальной музыкой - и есть то непостижимое, что происходит за доли секунды в снах, оставляя лишь ощущение ветерка, - великие музыканты лишь чуть дольше, чем все смертные, помнят это прикосновение ангела и потом умудряются удержать несколько перышек в руках, нот, так и стоят, ошеломленные, а ноты все играют и играют, уже наяву. Это единственный случай, когда что-либо удается достать вещественное, ведь никакие сокровища, которые мы добываем во сне, никогда нам не удастся вытащить, достать на свет Божий - музыку же, как субстанцию невещественную, удается. Так же, как его фотографии.
Наконец, он думал по ночам о том, почему Гоген, перед смертью ослепнув и дивно расписав в слепом состоянии стены своего дома райскими кущами, велел после своей смерти все сжечь? Его врач, который видел эти росписи, сказал, что они были невиданными по красоте и гениальными. Может быть, есть некая тайна в искусстве, которую нельзя людям раскрывать?
У него была своя тайна: когда он бросает все дела, чтобы подъехать к жене и забрать ее с работы по вечерам, - время, которое ему так хотелось перехитрить, точно перестает существовать: и вот уже он сидит в машине напротив, и когда при звуке ее шагов по ту сторону открывается дверь, сердце напрягается всякий раз - и все, как в первый раз, - и он одергивает себя: нельзя так напряженно ждать, ничего не получится, нужно отвлечься, включить музыку и не смотреть ни в коем случае на дверь - и тогда выйдет она, - и вместо этого набирает ее номер, чтобы сказать, что он приехал, а она не слышит телефон и пропускает его звонок, тогда он приготавливается ждать долго и упорно, до скончания века, и весь мир сосредоточивается в звуке ее шагов, там, за дверью, на той стороне вселенной. Он делает вид, что он ни при чем, а сердце дрожит и, кажется, что вот сейчас выйди она - и он станет самым счастливым человеком на свете. И вот, когда дверь наконец-то выпускает ее, и два, нет, три шага остается ей до машины - вот тогда и приходит то самое непобедимое счастье, остановка времени, сердца, существования: «Иди так ко мне всегда, когда я уже вижу тебя, и ты вот-вот ко мне войдешь, возлюбленная моя».
Сон... Странный сон... Я вижу отражение себя. Столько лет Во мне все слова, во мне тишина, Снова дождь стучит свои признания луне, Этот дождь, наверное, не знает обо мне. Во мне корабли, во мне города, во мне вся любовь, во мне все, что есть...
Скользя по струям исчезающего времени, любили создавать они чудеса самые невообразимые, вот мчались они по дороге под музыку танго и за ним шел шлейф чудес, расцветали деревья вдоль за ними по безлюдной кольцевой где-нибудь в сторону Ломоносова среди бледной и сизой зимы, и млечная дымка струилась за ними вслед.
Они знали в центре все переулочки, где можно укрыться в машине осенним вечером и в темноте, наслаждаясь близостью города, вытворить то, о чем город и не догадывается.
Однажды он загадал ей одну загадку, вернее, она ему, и на спор в Праге она это выполнила, и красные трусики из-под стола полетели ему прямо в пустой бокал, он так и сфотографировал.
Замедление времени, утечки в пространстве... Осенью, по старой традиции, они снова стали ездить по средам в аквапарк, в тот, который на берегу моря, отель «Парк-инн». И вот как-то, сворачивая с Малого проспекта на 12-ю или 13-ю линию, с чувством знакомого «дежа вю» вспомнил он, что именно, кажется, где-то здесь находилась в одном из его снов его «дверь в стене», как у Уэллса - и ни капли не удивился, проехав мимо своего воспоминания. Там был какой-то осенний монастырь, во сне, и за домами в этом самом месте открывалось чистое осеннее поле, и дорожка к храму с белыми стенами, но, самое главное - такой чувственный холодный запах свежести, похожий на запах хризантем, и на подходе к храму был какой-то навес, в котором, укутанные в теплое сено, лежали желтые тыквы, таких ярко-желтых и вместе с тем грустных оттенков, груши и яблоки, встречая всех приходящих к храму.