— Да нет… Бесполезно. Не слышал я никогда.
— В таком случае не могли бы вы поехать со мной? Смена ваша кончилась, тут без вас управятся. А мне вы можете помочь.
Как быстро, стремительно он принимал решения. Но я ведь должен был понять.
— Это связано с моей профессией?
— Нет… — Он искал слова, чтобы убедить меня не отказывать его просьбе. — Нет, не с профессией. Но с общественным… или с человеческим долгом. Поспешим, доктор, а? Машина ждет. Наберитесь терпения и спокойствия. Хорошо?
Я уже говорил, что до недавнего времени знал Привалова поверхностно. При встречах у кого-либо из наших общих знакомых не водились разговоры о делах служебных; как-то так вышло, что все мы считали: люди, которым не хватает служебного времени для их дела, просто не умеют работать. Так что и на наших утренних свиданиях прокурор до сего дня о своей работе не заговаривал. Однако хватило нескольких минут, чтобы просьба Привалова перестала казаться мне удивительной. Конечно, наивно было даже предполагать, что могла понадобиться помощь такого узкого специалиста, как дерматолог. Но за полтора послевоенных десятилетия мы уже привыкли — я об этом тоже говорил — ответственность за все, что происходило в городе, делить на всех. Вот почему упоминание Привалова об общественном — но почему-то и человеческом — долге я и не подумал воспринять как упрек за мою нерешительность. Однако понял, что он пока не может или по каким-то причинам не хочет сказать мне больше, чем сказал.
Три смерти в одной семье в течение одной ночи. Даже для прокурора, ко всему, видимо, привыкшего, это многовато. Что же говорить обо мне? Кому-то может показаться странным, но за шесть лет учебы в мединституте и за немногим больший срок врачебной практики я сталкивался как раз с тремя смертями. Всего лишь с тремя, что, конечно, мало для человека моей профессии. Но так вот удачно складывалась пока моя жизнь в медицине. Приваловские дела ворвались в нее без спроса. Впрочем, так всегда в жизнь врывается смерть.
В одной из заводских лабораторий «Южстали» отравилась девятнадцатилетняя девчонка. Вопросы, которые задавал Привалов лаборанткам, не имели большого значения. Он и сам, по-моему, понимал, что задает их, только чтобы не молчать.
Но он проявлял и какой-то иной интерес к погибшей девушке. Не следовательский. Но и не личный. Просто профессиональное любопытство? Он сдержан, скрытен, суховат, но не до такой же степени.
Лаборантки постоянно имели дело со всякого рода ядовитыми веществами, однако до сих пор ни одной из них не приходило в голову употребить какой-либо яд во вред себе. Она же — маленькая, пухленькая — лежала скрючившись возле урны на полу, вымощенном метлахской плиткой. К телу предусмотрительно не притрагивались. Никто, понятно, не видел, когда она приняла яд. Собственно, в этой комнате с закопченными снаружи окнами обычно в ночную смену работала только одна лаборантка.
Судебно-медицинский эксперт, приехавший вместе с сотрудником уголовного розыска раньше нас, докладывал теперь Привалову свои предварительные выводы. Его голос выдавал удивление, досаду, но никак не спокойствие, которое я ожидал встретить у коллеги, чья медицинская специальность всегда представлялась мне необычной, так как она совершенно не связана с лечением людей. Почему-то он несколько раз повторил, что только тщательнейший анализ покажет, в отравлении ли дело.
После всякого рода формальностей тело перенесли на топчан. Привалов вглядывался в лицо моего коллеги. Видимо, поведение эксперта удивляло и прокурора: отравление ведь было совершенно очевидным. Вдруг Привалов вскинул крутые плечи и приказал:
— Очистить помещение от посторонних.
Сопровождавший нас милиционер, которому, по-моему, тоже было не по себе, охотно занялся выдворением девчонок и даже для седовласой женщины, руководившей лабораторными работами в ночной смене, не сделал исключения.
— Она беременна, — сказал врач. Вот, оказывается, почему он не откровенничал при посторонних. — Месяца четыре… может быть, пять…
— Очередная любовная драма, — безразлично откликнулся человек с фотоаппаратом, судя по всему, эксперт. Вот кого ничто не трогало. Профессионал!
— Не думаю, — резко буркнул Привалов.
Гораздо позднее я понял, о чем он думал с той первой минуты, когда ему сообщили обо всех трех событиях.
Но тогда в экспресс-лаборатории конвертерного цеха «Южстали» я вопросительно смотрел в его лицо, а он меня и не замечал.
— Смерть наступила под утро, — теперь уже четко повторял свои выводы эксперт. — Смерть совсем не мгновенная. Ее наверняка тошнило. Она успела дойти до урны. В какой-то надежде. Но надеяться ей уже было не на что. Это же дихлорэтан. Умерла между пятью и шестью часами утра. Не раньше и не позже.