— ...оказывается непорочным, как пресловутая белая лилия на болоте! — И Бредис расхохотался.
— А мне не смешно, — обиделся я.
— Я на это и не рассчитывал. Горький смех не свойствен возрасту, богатому иллюзиями.
— Только иллюзиями?! — вспыхнул я.
— Нет, нет, не только! Конечно, так же и серьезнейшим, до трагизма серьезным, ригористическим отношением к жизни. «Все или ничего!» Немедленно подавай вам, молодым, все или ничего. Да еще в самом чистом виде! В аксиомах! В непогрешимых и несокрушимых истинах!
— Что это вы говорите, Бредис! Далеко ли мы уйдем без ясных ригористичных принципов, без истины? Вы же так не думаете, не можете думать того, что говорите...
— ...являясь рыцарем той же истины, обязанным ее защищать, охранять, извлекать на свет из всяких там миражей... Не так ли?
— Конечно. На это нацелена вся работа следователя, не мне преподносить вам... дежурную истину об истине.
— Знаю, знаю. Не одни следователи ломали голову над понятиями — истина, справедливость... И философы, и ученые...
Мы пошли дальше. Я заметил Бредису:
— Если, однако, распространить теорию относительности на понятия истины и справедливости, то...
— Вы мне надоели, мой друг, вы мне по горло надоели! Какой-то монстр, а не юноша: в лунную ночь, когда любой нормальный человек радуется ее красоте и ударяется в романтику, сей ультраблагородный, образцовый следователь демонстрирует остроту своего ума, обсуждает профессиональные проблемы...
В другой раз я бы ответил на это зубоскальство какой-нибудь оскорбительной резкостью, а тут не мог. И сам не знаю почему. Может быть, потому, что насмешливые слова Бредис произнес ничуть не насмешливым тоном, скорее мягко и печально. И я ответил ему совершенно серьезно:
— Хотите верьте, хотите нет, я не собирался блистать перед вами остротой ума, которой у меня нет и быть еще не может, не хотел демонстрировать ничего, в том числе и благородство. Красота ночи? Если хотите знать, именно красота заставила меня сегодня призадуматься о причинах возникновения преступности.
— Красота ночи?
— Не только! Я уже сказал, откуда мы идем. Не могу я переварить, не могу и, учтите, не желаю мириться с тем, что порядочным и красивым во всех отношениях людям... в данном случае, Белле Зар... изуродовал жизнь какой-то последний негодяй, выродок...
Наступило долгое молчание. Бредис заговорил первым:
— Извините меня за то, что я лишний раз дразнил и провоцировал вас. Вы, Берт, конечно, слыхали и сами заметили, что у меня прескверный характер. Ну, а теперь мне пора попрощаться и шагать восвояси. Я же и так улизнул оттуда через окно, как школьник.
Помахав правой рукой мне и Лапсиню, Бредис пошел обратно. И тут же я услышал за спиной:
— Берт!
Я оглянулся. Бредис стоял в шагах десяти от нас, в чистом ночном воздухе отчетливо звучал его голос:
— Подумайте все же когда-нибудь о том, что произойдет, если масштабы теории относительности применить в философии тоже! Теоретически, как вам угодно было выразиться. А почему бы и нет? Неужели мы должны оставить эту гениальную теорию в лапах математиков, кибернетиков и тэ дэ?
Еще раз помахав нам рукой, Бредис зашагал в свой санаторий, а мы с Лапсинем поехали в город.
Что из всего было сказано им серьезно, что в шутку? Не без тайной радости я отметил, что сегодня Бредис впервые назвал меня по имени.
22
Войдя в квартиру, я зажег свет в прихожей и сразу отправился в ванную, под душ; мне всегда казалось, что холодная вода обладает чудодейственным свойством смывать не только пыль и физическую усталость, но и излишнюю взбудораженность, работу мозга «на холостом ходу».
Как только я вошел в комнату, меня сразу же, у порога, остановило ощущение, будто я в комнате не один. Подобное ощущение испытывают многие: входишь в помещение и каким-то шестым чувством воспринимаешь присутствие человека, хотя и не видишь его и он не выдает себя ни звуком, ни движением...
Часть комнаты закрывал от меня шкаф, стоящий у двери. Я медлил нажать выключатель, в голове молниеносно проносились догадки: Айя? У нее есть ключ от моей квартиры. А если не Айя, если... Квартиру Бредиса тоже сумели отпереть... А пистолет у меня в прихожей, в пиджаке.
Вдруг я рассердился на себя и прошел в комнату. Окно было залито лунным светом, я увидел, что на тахте лежит человек.
— Айя!
Я подошел к тахте, ее руки обвились вокруг моей шеи.
— Берт, что с тобой? Скажи мне, что с тобой? Я не могу так, не могу, слышишь!