— Ты собираешься подлатать мне бровь в своем красивом гостиничном номере? — она улыбается мне, вытаскивая ключи из замка зажигания.
— Тебе повезло, что я взяла с собой аптечку, иначе ты сейчас был бы в больнице или потерял сознание где-нибудь на обочине. — Когда-то давно Амелия училась на медсестру. Звучит довольно мило, но она выбрала эту профессию только для того, чтобы иметь свободный доступ к наркотикам. Оказалось, что это не так просто, как она думала, и часы работы не позволяли ей разрушать жизни людей, а этого она не могла допустить. Она научилась основам ухода за ранами, в том числе наложению швов — так в медицине называют сшивание плоти с помощью иглы и нитки.
— Надеюсь, ты не испачкал кровью мое сиденье, — говорит она, открывая дверь и выскальзывая из машины.
Я оглядываюсь. Почти уверен, что испачкал, но волнует меня это или нет — это уже другая история.
— Похоже, у тебя есть средства, чтобы отмыть ее, — отвечаю я за секунду до того, как она закрывает дверь.
Схватив сумку, я открываю свою дверь и выхожу из машины.
Она кружит вокруг машины и поправляет свой крошечный золотой пояс. Когда Амелия поднимает взгляд и встречается с моим, ее губы изгибаются в милой улыбке.
— Мир был добр ко мне в твое отсутствие, Джеки.
Да, я на это не куплюсь.
— Кем он был? — она поднимает брови, ее притворный шок так же реален, как и ресницы.
— Почему ты считаешь, что это деньги, которые я выманила у кого-то другого? Может быть, я тяжело работала ради них?
— Я не сомневаюсь, что ты упорно трудились ради них. Мошенничество, манипуляции и ложь могут быть довольно утомительными.
Ее брови идеальной формы сходятся вместе.
— Мне очень больно знать, что ты мне не веришь. — Она подходит ближе, и мое тело напрягается. — Я изменилась. Поверь в это.
Насколько глупым она меня считает? Неужели думает, что я забыл, кто она такая? Никто не может изменить ее. Она ледяная, до самой своей замерзшей, прогнившей сердцевины. Даже сам Бог не сможет спасти ее из-под груды отчаяния и разрушений, которые она породила.
— Я верю... — говорю я, слегка остановившись. — У ада больше шансов замерзнуть.
Амелия смотрит на меня, ее черные глаза блестят, но не от слез, а от вызова. Чтобы она могла чувствовать и плакать, у нее должны быть эмоции.
— Я не жду, что ты забудешь все, что я сделала... и не жду, что ты простишь меня за это, но я здесь, чтобы все исправить, Джексон. — Я тяжело сглатываю.
Я представлял, как эти слова срываются с ее губ уже много лет, но мои видения всегда заканчивались одинаково. Она не может исправить то, что сделала. И не может вернуть то, что отняла у меня, то, чего лишила. Ни один человек, у которого есть сердце, не простит ей того, что она сделала.
— Ты не сможешь это исправить, — говорю я ей, мой голос хриплый от эмоций при этой мысли. — Ты не сможешь вернуть мне его. Он ушел, навсегда. — Я стискиваю зубы и поджимаю губы, прежде чем сделать медленный вдох. — Ты не дала ему ни единого шанса.
Я выдыхаю, проводя рукой по лицу. Чем быстрее она наложит мне швы, тем быстрее я смогу выбраться отсюда и больше никогда не слушать ее.
— Я….
— Мы можем покончить с этим? — я прерываю ее, не желая слушать неубедительные оправдания.
Я хочу домой... хочу побыть один. Быстро кивнув, Амелия ускоряет шаг, и я стараюсь не отставать от нее в своем избитом состоянии. С парковки мы попадаем в вестибюль. Из холла проходим в длинный коридор, а оттуда — в ее комнату. Она огромная, от пола до потолка заставлена дорогой мебелью и оклеена стильными обоями. Тот, кого Амелия надула, чтобы получить такую жизнь, наверняка был кем-то важным.
Бедный ублюдок.
— Могу я предложить тебе выпить? — спрашивает она, направляясь к хрустальному мини-бару.
Я качаю головой, слишком ошеломленный окружающей обстановкой, чтобы говорить. Я привык к шикарным отелям. Бог свидетель, мы с Сетом не раз останавливались в них, но этот отличается от других. Знание того, что это отель Амелии, делает его еще более необычным и сюрреалистичным. Она все это время жила полной жизнью, не задумываясь о том, что я переживаю.
Едва заметно надувшись, она наливает себе крошечную рюмку водки и не сводит с меня глаз, опрокидывая ее. Она всегда любила этот напиток.
— Вижу, некоторые вещи не изменились, — комментирую я, смаргивая неровную полоску воды, наполненную кровью, которая скатилась по боку моего лица, близко к глазу.
Ее глаза вспыхивают.
— Так рассудительно. — Она мрачно усмехается, проводя указательным пальцем по горлышку бутылки.
— Раньше нам было так весело. Что случилось?
— Мне никогда не было весело.
Она фыркает, отходя от барной стойки.
— Ты лжешь. Тебе нравились наши сумасшедшие ночи — на карнавале, в кукурузном лабиринте, когда мы вломились в тот дом и поплавали в их бассейне. Ты помнишь?
Я помню, но эти воспоминания изо всех сил старался забыть. Именно они смягчили меня, заставив думать, что Амелия стоит моего времени. С тех пор я понял, что все это было уловкой, ложным счастьем, созданным алкоголем и наркотиками. Мы были счастливы только тогда, когда не контролировали свой разум.
Когда мы были под кайфом, то были счастливы, но как только начинался спад, Бог нам в помощь.
— Не могу сказать, что люблю, — резко отвечаю я. — Я здесь не для того, чтобы говорить о прошлом. Я больше не думаю о нем. — На ее лице появляется кислое выражение, когда она наблюдает за мной с расстояния двенадцати футов.
— Вся эта история... — бормочет она, заправляя за ухо непокорную прядку волос. — Впустую.
Не зря. Говорят, мы изучаем нашу историю, чтобы не повторять тех же ошибок. Но я все равно киваю. С тяжелым вздохом она указывает через всю комнату на маленькое кожаное кресло без подлокотников.
— Садись. Я принесу свою коробку.
Ей не нужно просить меня дважды. Я все сделаю. И ухожу. Вот и все. Бросив сумку, я иду через комнату, не обращая внимания на яростный стук в голове и лице. И со стоном опускаюсь в кресло. Это не самое удобное кресло. У него нет боковых опор, а значит и подлокотников, на которые можно опереться, и табурет для ног перед ним кажется бессмысленным, если кресло откидывается. Амелия исчезает из комнаты, чтобы через секунду вернуться с небольшим металлическим ящиком для инструментов. Купила его только потому, что я часто ввязывался в драки, и она знала, как сильно я не люблю больницы. Но почему он до сих пор у нее? Амелия не любит заниматься тем, что может повредить ее кожу, так что я сомневаюсь, что она хранит его для себя. Я ставлю на другого мужчину. Может, у нее был кто-то другой, чтобы подлатать после того, как она устала от меня. Мысль, которая когда-то вызвала бы белую ярость, теперь проносится в моей голове, не вызывая никаких эмоций. Возможно ли это? Неужели я наконец-то покончил с Амелией Петрович?
Она пересекает комнату, пока не оказывается между моих ног. Это знакомый сценарий — воспоминание о Селене, а не об Амелии. Я не наблюдаю за тем, как она достает все необходимые инструменты из своего маленького ящика для инструментов, и, когда она готова, ожидаю, что она опустится на табуретку для ног перед креслом, как сделал бы любой нормальный человек. Вместо этого она задирает платье и забирается на меня, упираясь внутренней стороной бедер по обе стороны от моих. Все мое тело напрягается, болезненно извиваясь.
— Амелия, — стону я. — Слезь.