Ну да. Я знала, что Гарька боится пауков. Всегда боялся. Но это была тайна.
- Светка, тебе я скажу. Тебе – могу. Мне страшно. Но – не умирать, это-то как раз не шибко страшно, под укольчиком - даже весело. Мне страшно не быть. Я понять не могу, как это – меня нет. Горы стоят, ребята собираются в экспедицию, а меня – нет. Пацаны мои придут на секцию – а нет меня… Ты вот, захочешь поболтать, а меня – нет. Я уже умер, фактически…
- Эй! Ну, это ты поспешил! Ты тут, и я – тут. И поболтать мы можем. И я скажу тебе чего-то, страшно секретное – никуда ты не денешься. Будешь за нами приглядывать оттуда. За ребятами своими, за пацанами. За мной можешь тоже, если не лень.
Врать ему я не могла. Не имела права. Мы никогда друг другу не врали, за всю жизнь – ни разу. Он умирал и знал это. Он умирал, и я это знала. Проклятый рак сожрал моего единственного друга!
- Полагаешь, это возможно? – спросил Гарик неожиданно серьёзно, и столько тайной надежды было в его голосе, столько отчаянного желания, что моё сердце едва не разорвалось.
- Уверена. Там, точно, что-то есть.
Он почувствовал, что я верю в то, что говорю, но понял это по-своему. Выдохнул с облегчением. А я внутренне сжалась от ужаса. «Там, точно, что-то есть»! Воздух сгустился, дунуло холодком от двери. Закружилась голова. Я вдруг услышала чьи-то стоны, хрипы, топот ног. Не здесь, не рядом, но в разных концах здания одновременно. И там, где стонали и хрипели, бурлил потревоженный воздушный кисель, уплотнялся, сжимался вокруг хищных бесплотных теней, поджидающих свою добычу…
Как я не грохнулась в обморок – не знаю. К реальности меня вернул Гарик, слабо трясущий мою похолодевшую и взмокшую ладонь.
- Что случилось? – он даже немного повысил голос, что далось ему нелегко, судя по одышке.
- Прости, душно… Голова закружилась.
Так я солгала ему в первый раз в жизни. Солгала, всей кожей ощущая, как шевелится в углу палаты под самым потолком холодное нечто, и ждёт, ждёт, ждёт… Решение пришло сразу: Гарика я ему не отдам! Не знаю, как, но – не отдам!
- Гарь, а ты крещёный? – ужасаясь самой себе, спросила я. Никогда мы вопросов веры не затрагивали.
- Не. Да и не поможет это, Свет. Для такого нужно верить, а у меня не получается.
Я уже ругала себя последними словами. Кто бы Гарьку крестил? Отец-забулдыга? Воспитатели в интернате? Это меня мама после занятий домой возила, а Гарька там жил… Да и что толку от того, что я крещёная? От того, что надеюсь, что Бог существует? Если и так, он всё делает по своему плану.
Мысли бестолково метались в голове, подгоняемые страхом и горем.
- Гарь, я отойду ненадолго? Скоро вернусь, ладно?
- Ага, - быстро согласился он. – Я подремлю пока. Тепло тут… Чуешь, какое солнце?
Я чуяла. Весна буйствовала за окном, неприлично выпячивая на показ все свои прелести: птичий гомон, запах юной травы и клейких листочков, обжигающе-праздничный жар вернувшегося после зимы солнца… Словно нарочно, как будто дразнила: «Жизнь продолжается! Я – жизнь!». Здесь же царствовала смерть. Милосердная, обезболенная, но от этого не менее страшная.
- Уходите? – женщина-дежурная не сидела за своей стойкой, дожидалась меня за дверью.
- Нет, мне нужно позвонить, отпустить водителя. Скажите, а я могу здесь остаться? С ним? Ведь ночью ещё страшнее одному…
- Не уверена. Свободное место в палате есть, но, если привезут ещё кого-то, вам придется ночевать на стуле. Да и зачем? Ему на ночь капельницу поставят, он спать будет. А утром приезжайте, если…
- Вот именно! – я перебила её, не давая сказать то, чего не хотела слышать. – Если! Я заплачу, сколько нужно заплачу! Пожалуйста!
Она не ожидала такого напора. Когда я вцепилась в её руку - полную, мягкую, тёплую немолодую, женщина вздрогнула так, что колыхнулось всё её крупное тело.
- Пожалуйста! У него никого нет! Я прошу вас!
- Ну уж и никого, - проворчала она, мягко выкручивая кисть из моей хватки. – Друг его сюда привёз и потом приезжал, всё оплатил. Солидный такой, не слепой.
- Хорошо, но сейчас-то он один! Поймите, я должна! Я не знала ничего, он скрывал…
- Ох, не знаю я. Идите к заведующей. В смысле, - она запнулась, - я позвоню, вас проводят.
Пока я дожидалась провожатых, успела отпустить Павла, пообещав, что вызову, когда соберусь обратно. Позвонила маме и чуть не расплакалась сама, услышав, как она зарыдала. Мама любила Гарьку. Даже думала когда-то, что мы поженимся… Взяв с неё слово не приезжать до завтра, я прервала разговор. Где-то работал телевизор, журчала вода, кто-то негромко говорил в одной из палат, но я больше не чувствовала покоя и цветочного уюта – это место пахло ужасом. Смертью.