«Светка, что происходит? Почему за неделю так сильно изменилась твоя жизнь? Почему теперь вокруг все умирают? Га-а-арька!» Слезы, такие редкие у меня, покатились по щекам. Дыхание перехватило, горло сдавил спазм. Хотелось орать и лупить кулаками в стену.
- Простите? – моего плеча коснулась чья-то рука.
Я так утонула в горе, что даже не услышала, как ко мне подошли!
- Это вы хотели встретиться с Ириной Ивановной? Она у себя в кабинете, это на втором этаже.
Не знаю, что так повлияло на заведующую, моя зарёванная физиономия или наличие в палате незанятой койки, но она согласилась неожиданно быстро. Думаю, зареванных лиц она повидала немало. Какое мужество нужно иметь, чтобы работать в таком месте и сохранять доброжелательное спокойствие? Мне даже кресло принесли и поставили возле Гарькиной кровати. Он спал. Я прошлась по периметру, ощупывая стены, наведалась в туалет и села рядышком, склонившись над своим другом. «Медведище! Ну, не умирай!». Но он едва дышал, прерывисто и трудно. Мерзкое нечто изредка пошевеливалось в своём углу, не приближаясь, но я чувствовала – оно меня видит. Осязает. И ещё я чувствовала, что не нравлюсь ему. Как? Да не знаю, как! Их было несколько, рассеянных по зданию, и никакие стены не мешали мне заметить всех до одного. Они ждали.
Позвоночник царапало ознобом от их присутствия. Я повернула голову и прошипела сквозь зубы:
- Не отдам!
Бесплотное существо дёрнулось, ток воздуха - или не воздуха… ну как это объяснишь? - волной добежал до моего кресла.
- Уходи, не жди!
Оно снова дёрнулось и замерло.
Наверное, я сошла с ума. Мне мерещилась нечисть, которую невозможно увидеть или потрогать, но в тот момент я была совершенно уверена, что оно меня поняло. И я поняла тоже. Поняла, что оно никуда не уйдёт. И ещё одну страшную вещь – до утра Гарька не дотянет, как и те четверо несчастных в других палатах.
Гарик шевельнулся и протяжно застонал. Я подпрыгнула в кресле, протянула к нему руки.
- Что? Тебе больно?
Под тонким одеялом судорожно подтягивались и снова выпрямлялись ноги его длинного, исхудавшего до костей тела. Я поверить не могла, что человек может так похудеть за несколько месяцев!
- Гарь?
- М-м, - промычал он. – Светка? Ты чего здесь? Ты иди…
- Никуда я не пойду, - решительно заявила я. – Сейчас позову кого-нибудь.
- Не… зови… рано ещё. Сами придут.
Он продолжал корчиться. Гадость на потолке подползла ближе. Нависла почти у нас над головами.
- Говори. М-м… Что-нибудь… говори? – выдавил мой несчастный друг.
- Ш-ш. Тише. Помнишь, как мы в поход ездили и пошли купаться ночью? Вода ледяная, лягушки орут, плавать не умеем…
- Это ты… не умела. Я умел, - слабо возразил Гарька.
- А чего тогда цеплялся за меня: «Где берег? Где берег?»
Левой рукой я гладила его лоб, прохладный и влажный, голову с сильно поредевшими волосами, а правую он держал в своей ладони, время от времени сжимая её, словно боялся упасть.
Мы чудом не утонули вместе той ночью. Но выбрались и умудрились никому не попасться. Хорошее было лето!
- Помнишь, о чём мы тогда договорились? – вдруг спросил он, делая длинные паузы между словами.
Я помнила. Пусть это и казалось теперь наивным, но я помнила. Нам было по тринадцать, мы были дерзкими и глупыми, но зато искренними.
- Не предавать, не лгать и не исчезать. Я помню, Гарька, я здесь.
- Прости? Это я нарушил клятву. Я пропал…
- Дурак! Лиза не в счёт! Мне нечего было делать рядом с вами тогда. Я даже не сердилась. И сейчас не сержусь!
- Ты знаешь, где она сейчас?
И мне пришлось солгать снова:
- Нет, я сто лет про неё ничего не слышала.
- А, ладно…
Он замолчал, но я чувствовала, как напрягаются жилки на висках, как корчится, ёжится на постели тело в невыносимой боли. Совсем уже собравшись бежать за помощью, я услышала в коридоре шаги. Дверь открылась и в палату кто-то вошёл, сопровождаемый чуть слышным повизгиванием колёсиков по линолеуму. Гарька облегчённо выдохнул.
- А вот и ужин! И лекарство! – радостно возвестила всё та же женщина. – Мы сейчас креслице отодвинем, а капельницу пристроим вот тут…
Я вскочила, отступила к соседней кровати.
- Свет, не уходи… Мне сейчас полегче будет.
- Да не уйдёт она никуда. Неуёмная. Ей разрешили тут остаться, - выдала меня медсестра.
Мы проговорили до позднего вечера. Вспоминали детство, юность, свои проделки, друзей и врагов. Потом его речь замедлилась, и я продолжила говорить одна, даже тогда, когда поняла, что Гарька заснул. Приходила медсестра, что-то меняла в капельнице, а потом всё стихло. Я клевала носом в кресле, когда это произошло – в палате стало слишком тихо. Так тихо, что я услышала, как лихорадочно забилось в испуге моё сердце. Только одно сердце. Значит, вот как это бывает? Надо звать персонал…