— Где еще? — процедил Антон, не восприняв ни слова из того, что говорила Елена. Он перебил ее — просто не слышал ничего до сих пор. — Где еще он может быть?
«Не знаю, — выдохнула Елена. — Сейчас буду просить Настю спасать. Подъезжай к нам, Антон. Я дома… А то вы все бешеные, уже не знаешь, что от вас ждать. Будем искать».
Дважды звать не требовалось. Буквально через двадцать минут Горячев был в дверях у Елены. Сам он себя во времени не чувствовал — поездка на такси казалась одной короткой мыслью, когда как каждый час молчания Богданова шел за три. Легче стало после успокоительного (ирония судьбы: снова выданного Еленой и снова из-за Льва). Какое-то время Антон просто сидел с недопитым стаканом воды, а затем с чаем, к которому не притрагивался — только держал ладонями чашку, лишь бы что-то держать. Настя молчаливо и напряженно с кем-то списывалась, кому-то звонила — в основном безрезультатно. Горячев смотрел на нее, в горящий монитор, будто каждую секунду оттуда могло снизойти спасение.
— Не дави на меня так, Антонио, — вздохнула она, обернувшись всем корпусом к Горячеву, когда и ее уровень нервозности достиг опасной границы. — Я не фея, не могу его просто наколдовать.
— Чего мы вообще сейчас ждем? — переспросил Горячев, поняв, что едва ли обмолвился с кем-то словом за все это время. Теперь, когда таблетки подействовали, а шум в голове утих, стало стыдно.
— Ленин сказала, что Лев так и так весь день был на машине. Мы дозвонились до консьержа в его доме, выяснили, что там на стоянке ее нет. Значит, куда-то уехал. А с учетом того, в каком он мог быть состоянии, ехал вряд ли очень аккуратно, — объяснила Настя, опустив взгляд в экран смартфона. — Я пытаюсь дорваться до каких-нибудь своих знакомых или должников из органов, чтобы на уши поставить нашу патрульную службу. Может, где-нибудь тачка и засветится.
— Думаешь, он попал в аварию? — Антон крепче сжал чашку, ежась. Елена вздрогнула, постучав три раза по косяку двери.
— Да ничего я не думаю. Я просто надеюсь восстановить его маршрут. И еще больше — что его где-нибудь тормознули и тачка найдется на штрафстоянке, а Богданов — в отделении.
— А если нет?
— А если нет, Антоша, то этого человека будут разыскивать максимум с завтрашнего дня, а не спустя трое суток…
— Ты мой герой, — вымученно улыбнулась Елена Насте, кутаясь в теплый кардиган.
Всю ночь не спали. Настя наконец кого-то поймала и периодически по полчаса уходила в переписку или начинала нарезать по квартире круги за телефонными разговорами. Уже к трем утра удалось организоваться, разослать ориентировку. Антон раззвонил своих, поднял Леху. Тот согласился помогать. Условились, что как только удастся найти хоть какую-то информацию о местоположении Богданова, они, не дожидаясь патрульных, сами сядут по машинам и начнут поиски: Елена с Настей одним экипажем, Антон с Котковым — вторым. Леха приехал как мог быстро. Так и сидели на низком старте вчетвером. Пили кофе. Говорили.
Горячев, чтобы утешить себя, думал о Льве. Перемалывал память. Чтобы больше не представлять, что с Богдановым что-то случилось, он, погруженный в себя успокоительными, зацикленно выхаживал вокруг любимого образа. Антон лепил в воображении светлое мужественное лицо, спокойную линию рта и внимательный, цепкий прищур голубых глаз; руки дворянина, нежные настолько, что немыслимым казалось причинять ими боль, длинные пальцы, созданные для того, чтобы ласкать и любить; запах тела, который грел и пьянил пряным терпким жаром, окутывал уютной сладостью… Горячев вспоминал все галстуки Льва, а потом отчего-то его белье — редкие, но броские алые детали, будоражащие рассудок агрессией и страстью, которые сложно было разглядеть во внешности Богданова, но которые кипели в его крови. Потом всплыл рабочий стол и все предметы на нем, разложенные в идеальном порядке, а затем интерьер квартиры, где Горячев не раз убирался сам, излазил каждый угол, полюбил за человека в ней и возненавидел — за его исчезновение. Антон вспомнил и сопоставил точность форм, линий и цветов, которые окружали Льва всегда и во всем, будто часть некого ритуала: таблетки на ночь, подъемы в четыре утра, любимые, привычные жесты — и даже стиль, который поработил не только помещения погибшей Nature’s Touch, но и дом. Горячев обращал на это внимание и раньше, но отчего-то никогда не задумывался, почему. Он был почти уверен, что Богданов просто создал себе комфортную для труда обстановку на всех трех рабочих площадках. Вернее, даже так: Антон был уверен, что все, связанное с компанией, имеет один и тот же цвет. Но тут же он понял, что квартира Елены этому правилу не подчиняется. Что то был выбор одного человека.
— Бежевый и графитовый… — задумчиво произнес Горячев, когда они с Богдановой закрылись вдвоем на кухне. Едва ли побывавшая темной ночь к пяти утра зарозовела. Готовили завтрак, чтобы восстановить силы, компенсировать сон.
— Что? — Елена настороженно обернулась, прерывая помешивание болтушки-омлета.
— У Льва все было в бежево-графитовых тонах. В фирме — все. И дома. И даже костюмы он часто носил… такие… Он же сам светлый. Это что-то значит? — Антон улыбнулся и поднял на Елену глаза. Богданова сдвинула брови на переносице, затем пальцами разгладив образовавшуюся от напряжения морщинку. Бросив на минуту свое занятие, она исчезла в недрах квартиры, чтобы вернуться с фотографиями. Елена выкладывала их по одной на стол перед Горячевым, отгибая у каждой из них половину или какую-то часть, на которой в результате оказывался Валентин. Вот Лев еще совсем пацан, а рядом с ним отчим в графитовом костюме. Вот Богданов стоит на выпускном девятого класса, а рядом с ним — все тот же человек в графитовой рубашке и галстуке цвета слоновой кости. Горячев бегал по фото взглядом, хмурясь. Что-то они объясняли. А с другой стороны — не говорили Антону совершенно ничего.
— Это не первый раз, когда Льва обижают, Антон, — выдохнула Елена, сбросив остальные фотографии подобного содержания. Последняя была самой странной: на ней над спящим мальчиком, в котором Антон легко узнал Богданова, нависал все тот же Валентин. Его темный — несложно догадаться, какого именно цвета — галстук лизнул детский живот, рукава рубашки вольно собрались на согнутых локтях. Валентин поправлял одеяло. Карточка была порвана, но бережно кем-то склеена; она блистала ламинированными скотчем краями.
— Обижают… В смысле — он обижает? Ну, сложно не поверить, Лев говорил, что у этого ублюдка всегда так себе характер был… — Антон дернул плечом. Перед глазами он видел, казалось бы, нечто противоположное, но голова болела от усталости, и ни одной догадки у Горячева не возникало. Он понимал лишь, что между отчимом и приемным сыном было слишком много нерешенных, возможно, даже неозвученных вопросов. Значило ли это фото, что если бы все сложилось иначе, то и теперь не было бы никакой вражды? Или нет? Антон терялся во множестве противоречащих друг другу знаний. — Что это за фото вообще такое?
— Это я сделала. Когда была маленькая, — вернулась Елена к требовательно шкварчащему угощению. — Я тебе о том, что, обрати внимание, как Валентин одевается. Для Льва он — личное дело. И это взаимно.
Антон только промычал неопределенно. По его мнению все, что происходило между людьми, все, что приводило к кровной ненависти — не могло не быть личным. Но о том, что за странная тяга возникла у Богданова к цветам, ассоциирующимся с человеком, который хотел его уничтожить, следовало спросить самого Богданова. А лучше, возможно, опытного психоаналитика.
Едва омлет оказался готов и разложен по тарелкам, в дверях кухни появились Настя с Лехой. Антон сперва напрягся, встревоженно глядя на друзей, но те, хоть и были взволнованы, казались достаточно уверенными и вооружились смартфонами.