— Вставь мне.
Богданов ощущал себя железом, которое в процессе ковки то обливали ледяной водой, то окунали в терпкий жар плавильни. Истязающая Антонова тело рука медленно отступила, ушла на бок, оставляя за собой на коже красные следы от пальцев и очерчивая напрягающиеся в сопротивлении мышцы.
Лев отстранился, чтобы примериться. Тело требовало быстрого удовлетворения, но Горячев вновь начал увиливать: подступиться к анусу дал, а вот войти просто так не вышло, хотя смазки было уже достаточно, по мнению Льва, чтобы собирать ее в баночку впрок. Натужно сопел Богданов, давя Антона, втискиваясь. От тесноты закружилась голова, кровь резко хлынула вниз, оставив холодеющие губы неметь. «Антон, блядь!» — шипел Лев, когда прошел половину пути. «Засранец…» — любовно шептал, когда вошел полностью. Первые толчки были аккуратными, последующие движения — нервными, влажными и ломаными, но Антон взвыл и заревел навзрыд так, словно его насадили заживо на острый кол. Лев отпустил Горяческие руки, уткнулся тому губами в затылок и подхватил ладонью под живот, немного надавливая. Каждый спазм, внезапное сокращение мышц вело к несдержанной фрикции. Каждая фрикция — к новому спазму.
Богданов собственной плотью чувствовал, как плотные волны удовольствия катятся по струной натянутому телу; малейшее движение заставляло его дрожать — и рождался новый звук. Всего нескольких минут хватило, чтобы Антон начал протяжно мычать и всхлипывать. Еще пары — чтобы он крепко обхватил запястье поддерживающей руки, затем ладонь, а затем и пальцами нажал на пальцы. Еще сильнее оказался спрессован нервный ком, в который толкался членом Лев — еще ярче стоны. Богданов вторил и давил сильнее, чаще. Где-то на полпути бешеной гонки Антон захлебнулся первым — влажную возню секса с ее выверенным ритмом разорвал хриплый крик. Потом были лишь смазанные удары по бедрам, загнанные «Стой!» и до костей пробирающая дрожь, передающаяся от одного другому. Горячев истерично смеялся — и после глубокого сухого оргазма так же истерично приглашал: «Трахай…»
Собственное удовольствие острым винтом вошло поперек тела, и Лев, с глухим рыком еще яростнее накинулся на Горячева, издевательски сократив амплитуду и мелкими толчками вбиваясь в него. Не было личного пространства; оно сгорело в страсти. Теперь Львовская грудь прилипала от пота к чужой спине, живот — к чужой пояснице. Внизу было жарко. Лев чувствовал, как тоже неумолимо приближается к крайней точке, но не мог сконцентрироваться на этом. Потому оргазм и желание излиться мелькали где-то на периферии сознания.
«Ничего не видно», — с досадой пронеслось в голове между импульсами удовольствия, и Лев вдруг оторвал Антона от стены. Пальцы впились в кожу, руки подхватили под грудь и живот. Богданов отстранился, с трудом подавляя желание впиться обратно.
— Пошли, мой хороший, — срывающимся голосом сообщил Лев и толкнул Горячева в комнату. Он держал Антона, боясь падения, но три метра до приготовленной кровати они так и не осилили. Богданов не смог определить, кто запутался в ногах: Горячев, который собой уже совсем не владел, или Лев, который слишком хотел владеть Антоном, а потому не удержался от жаркой похвалы и поцелуев в шею. Они оба пошатнулись, Богданов выронил Горячева из объятий и с трудом поймал после, аккуратно уложив на ковер. Тот лишь смеялся и двигался совершенно беспорядочно, но даже в беспорядке смог привстать на четвереньки. Лев раздвинув Антоновы бедра, навис над ним, вновь фиксируя ноги своими. На этот раз он вошел без приглашения, грубо развернув Горячева на бок и вдавив его лицо в ковер ладонью. Теперь видно было все. Теперь можно было упереться рукой в поясницу, создавая излюбленный прогиб и теснее сдавливая чужой живот своим весом. Теперь содрогание Антона легче ощущалось пальцами и мутным взглядом.
Горячев запел иначе. Под аккомпанемент спешных хлопков он скулил сквозь зубы, вцепившись напряженными руками в ворс ковра… Богданов понимал, что такими темпами они разбудят всех соседей, и попытался закрыть Антону рот ладонью. Упруго пружинили с каждым толчком бедра. Раз за разом Горячев выгибался все сильнее, приподнимаясь на локтях и коленях — чувствовалась не высота, но то, как подбрасывало его навстречу. Они провели какое-то время в диком темпе, — время, в течение которого Антон успел еще раз вывернуться, изломаться крупной мучительной судорогой, кусая Богданова за пальцы. Наконец тот ощутил, что силы заканчиваются и тело находится на своем пределе. Глубокие медленные движения, в которых Лев не без доли издевательства задерживался, тупо упираясь членом Антону в чувствительную точку, подогнали к краю. Еще одно прикосновение к взмокшей горячей коже, еще один Антонов стон — и Богданова покинуло ощущение реальности. Все тело скрутил тугой оргазм, Лев прижался к Горячеву, осознав, как стон ободрал горло и потонул в чужой дрожи.
— Я люблю тебя, — шептал Лев, пока собственное тело опустошалось, а дыхание мешало словам собираться на языке и губах. — Люблю, — повторил он, выскользнув из Антона. Богданов встал на колени, чтобы, излишне резко дернув, перевернуть Горячева на спину. Он услышал, как громко и, наверное, больно ударились локти о пол, но не смог осознать собственное чувство вины и быстро ушел вниз, к бедрам. Припал к обнаженной плоти, липкой от соков и раскрасневшейся от трения о ковер, обвил пальцами ствол члена и невесомо поцеловал головку. Одного этого прикосновения было достаточно, чтобы Антон чувствительно дернулся. Он снова стал рваться, едва вынося нежность после жесткой скачки; словно не мог угадать в своем теле желаний: подняться на руках или откинуться назад, отползти или отдаться. Лев сидел на ногах Горячева, контролируя его свободной рукой, когда минет внезапно углубился; Богданов почувствовал, как головка Антонова члена уперлась в глотку.
— Нет… — выпалил Антон, подлетев на месте. Дыхание его было частым и беспокойным, бедра в одну секунду окаменели… Но тут же они вдруг дернулись вверх: «Да…» — затем волосы Льва крепко стиснул кулак: «Да…» — и надрывный рык заглох в собственной ладони Горячева. Разрядка вышла долгой и до того интенсивной, что, подняв голову, Богданов нашел Антона давящимся уже слезами — а стоило снять с него лишний вес, как стертые колени механически сомкнулись и подтянулись к груди.
— Ну что ты? — испугался Лев и подтащил Антона к себе, укладывая его голову на плечо. Пальцы зарылись во влажные волосы, успокаивающе перебирая пряди. Богданов раскачивался из стороны в сторону, убаюкивая и унимая эмоцию. — Люблю тебя.
Спустя несколько секунд у Льва в руках Антон и утих, переборов послеоргазменное напряжение. Он ровно и глубоко дышал, закрыв глаза и уткнувшись носом в сгиб локтя. Можно было бы даже подумать, что уснул, но пальцами Горячев вместе с тем водил вдоль позвоночника Богданова, а после, обретя власть над своими мышцами, и обнял его покрепче. Когда же поднялись и веки, Антон смотрел на Льва совсем ясно и умиротворенно, пусть лицо и хранило следы лихорадочного румянца.
— Это было пиздато просто… — хрипло произнес Горячев, улыбнувшись. Лев эмоцию отзеркалил и щелкнул Антона по носу. Он чувствовал себя освобожденным только теперь, когда напряжение вышло из тела и перестало давить на сердце. «Наверное, вот она, новая жизнь, — облегченно выдыхая, думал Лев, — с характеристикой „просто пиздато“».
— Ничего не болит? — участливо поинтересовался Богданов. — А то ты такой у меня яркий, что я иногда переживать начинаю.
Но Антон только ухмыльнулся и головой покачал:
— Не нужно переживать. Потом будет немного… А пока устал только. Поможешь мне до душа добраться, а? Настолько легко себя чувствую, что, боюсь, падать буду так же…
Богданов промурлыкал что-то про то, что Антон его самый хороший мальчик, и принялся помогать вставать. Сегодня Лев получил нечто новое в отношениях: раньше все его заботливые позывы встречали много ненужного сопротивления. А сегодня вышло так, что сопротивление было в сексе, но не в душевной близости. Антон не отгораживался, не пытался делать все сам, не бежал от заботы — хотя до этого момента еще частенько боялся показать себя излишне сердечным и чувствительным даже наедине. Лев с удовольствием отвел Горячева в ванную, помог принять душ. Теплое чувство множило то, что залез Богданов прямо вместе с ним, намылил, натер спину и задницу, немного нашлепал, обтер полотенцем до аппетитной красноты. Его потряхивало от ощущения нового быта; и шаги стали легкими, и сердце билось иначе, и в груди с каждым вдохом расцветало чувство справедливости. Богданов заслужил то, что получил. Заплатил кровью и потом, отдал собственное детище на растерзание и принял его смерть как мог. Теперь в его руках было истинное сокровище — человек, излучающий столько тепла, сколько Лев ни разу не пробовал в своей жизни. Чистая, не искаженная ничем эмоция.