— Не дай бог, блядь, Лев! — вспыхнул Антон и, хватаясь за волосы, отпрянул в сторону комнаты. Мысли прояснились — но сердце отбивало чечетку. А в спину прозвучало недоумевающее:
— Да что?
========== XXXVI ==========
4.06. Последняя ночь
Была в сложившемся некая жестокая ирония. Не так давно Антон высоко нес знамя и звал всех на баррикады, плюя на предостережения. Сегодня — сам спешил сбежать, боясь за жизнь свою и близкого человека. В иной ситуации над Горячевым можно было бы посмеяться, но его мрачно приветствовали в строю потерпевших. Антон наконец понял, чем Богдановы жили эти годы. И в отчаянии думал, что все равно понимал лишь малую часть.
Ближе к вечеру Горячеву удалось привести чувства в порядок. Видимое спокойствие Льва утешало, но его боевая — в буквальном смысле — готовность все еще доводила до содрогания. Антон не мог выкинуть из головы пистолет, как и вереницу порожденных им душераздирающих фантазий: «Лев умеет стрелять. Лев готов применять оружие. Люди Багратионова тоже. Столкновение может окончиться кровью. Уже кончалось. Дальше только летальный исход…»
Но даже теперь в душе Антона ни разу не зародилось мелочного и трусливого желания бросить все. Он сам с неясным мазохистским любопытством рыскал по уголкам сознания, выискивал эти гадкие, непростительные эмоции и надежды, — но не находил. Банальная логика подсказывала, что так было бы проще и по-прежнему безопаснее всего — для себя, — но Горячев игнорировал ее. Спасаться нужно было всем вместе. Беречь — родных. Даже слова мачехи, метко целящие в старые больные места, унизительные и крепкие, едва ли пошатнули уверенность в себе: Антон давно повзрослел и оброс панцирем, а за последние полгода еще сильнее возмужал внутренне. Богданов относился к нему с заботой и уважением, лишая причин думать о себе, как о «подстилке». Это была любовь. Ранимая, временами совсем небрутально нежная, слепая — впрочем, как и положено любви. Она наливала щеки румянцем, когда привлекала слишком много постороннего внимания, раздражала своей необузданностью, но не могла оскорбить или оскорбиться. Да и настоящая беда не давала останавливаться на личных обидах. Горячев старался быть как можно более собранным и напряженно думал, искал пробелы в своем видении общей картины. Отвлекался — методичным раскладыванием вещей по сумкам. Нашел время и силы, чтобы примерить запылившуюся в глубинах шкафа одежду, идеально подходящую образу «провинциального Антона». Для чего? Лев улыбался, глядя на Горячева, когда тот вел себя несерьезно в крайне серьезной ситуации. И в конце концов это заставляло улыбаться его самого.
Из дома снова выехали немного раньше, чем начиналась вечерняя смена. Внутренний дворик проводил теплой летней тишиной — почти безлюдной, если не считать пары старушек и мамочки с коляской, которые возвращались домой с вечерней прогулки. Солнце безо всякой тревоги, как ему и было положено, насыщало теплом стены домов и зелень, птицы пели весело, а городские коты неизменно грели округлые сытые бока на капотах машин. Ну а «Бермуда» — она и вовсе никогда не знала тревог.
Проводы Льва на работу положили начало общему сбору. Родной маленький ВИП-зал закрыл свои двери изнутри, как только на столе появились ужин и напитки. Богданов рассказал о том, что произошло в квартире Антона. Его взгляд тяжело упал на Елену, когда речь зашла о договоре, распечатанном кое-как и предоставленном в качестве нелепого доказательства. Непроницаемые лица Богдановых редко выражали тревогу или страх в минуты опасности, но их взгляды сцепились в неясной кровопролитной схватке. Влад сетовал, что это все его язык подводит Горячева вот уже в который раз, и несчастного белобрысого провидца пришлось успокаивать. Рома просто напряженно выдохнул, запил новости стопкой водки, знатно скривившись, и согласился с идеей уехать в недельный отпуск. Алена переживала, подбадривала да все трепала посуровевшего Леху за рукав, чтобы тот отпустил полезного в деле Богданова. Настя непривычно долго задумчиво молчала, подперев подбородок кулаком и уткнувшись в свой стакан бурбона, — слушала. Разговор шел просто: Лев убедил, что, пока идет судебный процесс, Багратионов ни его, ни кого-то еще больше не тронет. Отчим, по мнению Богданова, уже все получил, просто общая стрессовая обстановка зациклила мысли на плохом. Лев говорил так, как говорит хороший ведущий устаревших уже телевизионных шоу «Магазин на диване», продавая светлые мысли за грош. Наблюдать виртуозную игру ораторского искусства оказалось настолько увлекательно, что почти никто и не заметил, как Елена трясущимися руками копалась в сумке. По белой перчатке расплывалось тревожное багровое пятно. Антон, случайно задевший Богданову вниманием, вдруг наткнулся на каменный взгляд сидевшей рядом хакерши, а потому, не успев открыть рта, машинально отстранился и промолчал. Каждый как мог делал вид, что все в порядке.
— Тогда к исполнению плана приступить! — скомандовал Богданов. Его взгляд кольнул сестру, но тут же осел на лицах остальных. Елена засуетилась, поменяла перчатки. — Тогда я сегодня отработаю, наверное, да, начальник? — обратился Богданов к Лехе. Котков с одобрительной улыбкой кивнул.
После всех обсуждений на часах смартфона светилось уже пятнадцать минут первого. Руководителям «Бермуды» давно пора было целиком отдаться делу, а Антону — вернуться домой, подготовиться к понедельнику и отоспаться, насколько возможно. Сперва он попрощался со всеми. Друзья уговаривали пойти вместе, чтобы тоже не в одиночку, но Горячев отказался — пообещал, что исключительно из соображений безопасности возьмет такси, а с улицы до подъезда — всего ничего. Открестился, мол, и так слишком много переживаний. Антон надеялся, что хоть кто-нибудь сможет отдохнуть и отметить воскресенье как следует.
Задержался он только поговорить со Львом перед выходом из клуба.
— Я доберусь и сразу позвоню тебе. Или запишу голосовое. Я мигом.
Богданов встревоженно посмотрел на Антона и взял с него клятву: тот ответит на звонок в любом случае и, если что, побежит быстрее ветра. «Иначе я подниму на уши весь город», — сурово пригрозил Лев.
Призрачно белела ранняя июньская ночь. Над Васильевским опустился туман. Антон вылез из машины прямо напротив своего дома ровно через десять минут после того, как сел в нее. Расплачиваясь с водителем, недовольно ворчащим на купюры, — мол, что за молодежь пошла, раз на трезвую голову пару кварталов пешком пройти не может, — Горячев внимательно осмотрелся, не стоит ли неподалеку хоть кто-нибудь. Но вокруг не было видно или слышно ни души, кроме приглушенной домашней ругани, вылетающей из открытого окна на втором этаже. Город замер, как ему и полагалось перед началом новой недели.
Нервно проводив взглядом спешно сиганувшую в сторону проспекта машину, Горячев двинулся к арке во внутренний двор дома. Осторожные попытки разглядеть в сумерках возможную западню были бессмысленны. В звонкой акустике просторного «колодца» не отзывалось эхом ничего, кроме шороха асфальтовой крошки под собственными ботинками. Еще раз вдохнув и выдохнув, Антон остановился. Он достал мобильный и бросил Льву сообщение: «Я у парадной», — и только после того, сгруппировавшись и стиснув зубы, быстро зашагал вперед. Родная дверь была буквально в паре метров за поворотом.
«Раз… Два… Три…» — считал про себя Антон. Пальцы уверенно выбрали в кармане домофонный ключ. Ровно шаг — нога ступила внутрь границы двора: «Четыре». Горячев завернул за угол, но взглядом уткнулся не в пустое пространство подъездного козырька, а в чью-то широкую грудь. Этот образ он уже видел: тесно сидящий костюм, заплывшие глаза, кривой оскал сухих губ и лысина, на этот раз бликующая в теплом свете фонаря. Антон не успел опомниться, как мощный кулак уже стиснул ворот джинсовой куртки с футболкой и встряхнул.