— Надо затянуться два раза и остановиться. Там они это сравнивают с солью. Мол, добавить можно всегда, а вот если пересолил — то все… — Влад откинулся на спинку дивана, положил одну руку на треугольную подушку, а другую — на Антона. — Знаете, что еще увеличивает кайф?
— Просвети, — выгнул брови Горячев, вдыхая носом дым, сизым комком вылетевший изо рта Влада в его сторону. Сам пока не торопился — да и Леха успел к тому моменту схватить трофейную зажигалку.
— Кончить, Антоша, — Влад потрепал его за щеку, — кон-нчить! Мол, твой мозг и так в состоянии удовольствия, а тут еще подкинешь ему эндорфинчиков. Лепота. Говорят, так, как кончают под травкой, не кончают никогда… Такое себе, — Влад сделал еще одну затяжку, глубоко загнал дым в легкие и держал его, пока не сбросил пепел в импровизированную пепельницу. — Так что у тебя сегодня двойной кайф. А кто хороший друг?
— Вла-а-ад, — заухмылялся Антон и толкнул того в бок. — Ну отдайте мне уже зажигалку кто-нибудь! Главное — не растерять привлекательность по накурке…
Кто уж там мог растерять привлекательность! У Хантера Томпсона под наркотой успешные дела и покрупнее делались, а тут — всего лишь травка. Комнату постепенно заволакивал пьяный туман. Антон чувствовал ватную, колкую слабость во всем теле, мыслями — был здесь и где-то еще. Все беспокойное и суетное осталось далеко за пределами «Треугольника». А тут был только Леха, травящий байки про жизнь клуба в прошлые выходные, и Влад с полным устным экскурсом в уличную культуру Амстердама. А еще — тень желания в голодном теле. Предвосхищение обещанного удовольствия.
— Черт, если я не пойду сейчас, то я уже вообще никуда не пойду, — засмеялся Горячев, лениво выбираясь из-за стола. — Леха, проложи маршрут! Выйду и потеряюсь нахрен в каком-нибудь углу.
— Не для тебя, Антоша, нездоровый образ жизни… Пошли!
Воздух в душном, забитом главном зале показался свежим, чистым и отрезвляющим. Оставив Вовина, они вышли в разрезанную многочисленными треугольниками ярко-розового цвета черноту. Из соседней «випки» с хохотом вылетела группка подружек и тут же вмешалась в толпу на танцполе. Словно кто-то фруктового ликера влил в объемный стакан, уже заполненный всем, чем можно. Антону показалось, что среди них мелькнула нужная ему белая юбка.
— Ну все, вливайся в музыку, — раздавал на ухо советы Котков, обняв Антона за плечо. От него пряно пахло дымом и тяжелым, солидным парфюмом. Хотелось скорее оторваться и упасть носом в сладкие женские духи. — Можешь как раз в эту дверь случайно зайти — это у них девичник. Ошибся дверью, здрасьте — сам все знаешь. Или к бару шагай сразу, раз угощаться у альфа-самки собрался! Только не перепей, пока качает.
— Да, папочка, — заржал Горячев, отталкивая его и заступая на длинные невысокие ступеньки, спускающиеся к танцевальной зоне. Мощный бит уже проник в тело, наполнил неожиданно живой энергией. Легко двигаться, когда ты пьян. Оставалось теперь только кричать вслед: — Я тебе позвоню, если меня похитят!
Космическая, торопливая сила транса окончательно впитала его в себя. Антон решил пробираться к бару через разреженный поток вспыхивающих и угасающих в эпилептично мигающей светомузыке тел. Лиц он не различал. Себя, казалось, тоже. Собственные руки, которые он видел порой краем зрения, когда поднимал их, подвернутые манжеты белоснежной рубашки — все казалось полупрозрачным и неестественно насыщенным чужеродной краской. Вот он — почти черный призрак… Вот — уже горит, подобно блуждающему огоньку. Горячева отчего-то страшно смешила мысль, что с тем, как он отражает свет, достаточно будет просто встать на видном месте и ждать, пока к нему заплывет, как к удильщику, какая-нибудь прелестная рыбка. С этой мыслью он и потерялся в себе, так и не дойдя до бара. Поднял руки, прикрыл глаза. А позвоночник сам уже кривился под ударами аудиоволн, и мозг не выказывал совершенно никакого сопротивления напевным заклинаниям забыть обо всем…
Пальцы. Плечи. Глаза. Губы. В обрамлении размытых треугольников, как в фоторамках — разрозненные образы. Осколки. Выбирай любой. Собирай мозаику. Чьи-то ладони совсем рядом — Антон отодвинул их, не желая сегодня обращать никакого внимания на навязчивый символ. Темные волосы с сочными розовыми бликами — нашел. Белая юбка… Белая майка… Бело-серебряные искры на коктейльном платье — совсем рядом. Антон видел узкую красивую спину в глубоком вырезе, но не лицо. Подошел ближе. Только руку протянуть — и уже можно трогать так, как трогать невежливо, хотя бы не познакомившись. Еще один запрет — и первая неяркая вспышка возбуждения вдруг ослепила, обострила чувства.
«Пускай это будешь ты», — загадал Антон и вынырнул из-за плеча сверкающей незнакомки, страстно желая получить ее образ целиком. Победить — или продолжить поиски. Его встретили два очерченных черным — конечно, не углем, но так было похоже — темных глаза, томные полные губы и четкие линии макияжа. Антон видел, как молодая женщина замедлилась в танце, окидывая всю его фигуру оценивающим взглядом; таким острым и тонким, словно лезвие ножа для резки бумаги. И вот, когда ее подруги только навострили когти и выписывали бедрами витиеватые фигуры прямо за спиной, брюнетка сделала уверенный шаг навстречу к Горячеву. Ее ручки не касались его, но вот тело, словно намагниченное, оказывалось постоянно в недопустимой близости. Антон быстро подстроился под ее ритм — он едва ли контролировал свое тело, живущее само по себе, пластичное и свободное как никогда. Бедра напротив бедер. Полная грудь — почти вплотную к его груди. Никакого личного пространства. Никаких рамок и границ. Антону показывали, что его хотят и он нравится, как в мире животных, самым понятным языком — невербальным; а он отвечал. Языком жестов, тела и реакций. И в какой-то момент, прижавшись мягкими губами прямо к Горячевскому уху, незнакомка полила в мозг едва различимые в оре музыки фразы:
— А ты хорошенький! Пойдем, угощу? — и, взяв его за руку, потянула через толпу, через гомон и шум, через светодиодные вспышки прямо к бару, к мягкому перезвону бокалов, к улыбающимся людям и, конечно же, к месту парковки всех жаждущих чего-то большего в эту ночь. Она заказала два напитка и, аппетитно изогнувшись так, что стали видны плавная линия бедра да острая коленка, с готовностью подставила лицо под взор Антона и розовые блики. На барный табурет она не забиралась. Во-первых, не позволило бы платье. Во-вторых, возможно, это было следующим ее оружием, новым прицельным выстрелом, как, например, тонкая цепочка, свисающая с шеи и теряющаяся в ложбинке между грудей, или хитрый бальзам для губ, который скрывал их обветренность или зацелованность кем-то. Брюнетка вновь наклонилась к Антону, чтобы спросить: — Что-то здесь ищешь?
«Тебя», — подумал Горячев, но успел смолчать: его опыт показывал, что это слово произносят, как правило, не столько сопливые романтики, сколько маньяки. А он — он был заряженным молодостью и музыкой, голодным и пьяным мальчишкой в эту ночь, но точно не сталкером. Расфокусированный взгляд ползал по образу незнакомки, почти призрачному, фантастическому… Сверкающая, властная — в эту ночь она напоминала ему Снежную Королеву, которая должна увезти с собой одного наглого бессердечного Кая. И тот ухмылялся, когда наконец находил ее глаза.
— Ту, которая хорошо танцует, — обозначил Антон. — Кажется, нашел.
Он потянулся было к стакану на барной стойке, как вдруг услышал вопрос бармена: «Поджечь?» Бросив беглый взгляд в ту сторону, Горячев понял, что в черно-розовом безумии выделяется только один почти заглушенный отблеск — на просвет от белых ламп в рабочей зоне. Зеленый. Абсент, конечно же. Антон неуверенно кивнул — он не хотел рисковать с неразбавленным напитком после косяка, а так у него был шанс выжечь градус и не ставить над собой слишком смелых экспериментов. Вспыхнуло голубое пламя — и вот уже его порция дополнилась перевернутым бокалом с соломинкой. Горячев наклонился, медленно вдохнул пары, сделал небольшой глоток теплого, жгучего, приторно сладкого зелья… Его бросило сперва в жар, потом в холод, затем обратно… Под кожей проползла дрожь, спустилась и собралась где-то между бедер. Что за характер был у его находки!