«Антон! Реальность совершенно выбила меня из времени, и тебя, вижу, тоже, но я надеюсь, что тебе все понравилось в прошлый раз. И мы встретимся. Может быть, в выходной? Или в среду?»
«Поразительно, все же вспомнила», — выгнул брови Горячев. Хозяйка была в сети и, похоже, все еще ждала от него новостей. Но Антон уже завелся: отложив телефон на ванный столик, он снял с себя футболку и нырнул лицом в ладони, под струи воды.
«Ищет меня теперь, как любая из этих дебильных девок. „Встретимся в выходной, Антон? Или в среду?“ А если больше не встретимся, то что?»
Раздражение, внезапно выбившее его из колеи, словно вымыло из тела приятное томное опьянение, и теперь Горячев старательно пытался стереть с себя нервозность, напряжение, лишние мысли, которые назойливым роем перли в блаженно-пустую до этого момента голову. Прохладная вода стекала по занемевшему лицу. Цветочное мыло оседало на руках, под мышками, ниже… Вот он, запах чужой женщины. Антон старательно примерял его на себя, мимикрируя, готовясь превратиться из случайного «хорошенького мальчика» в того, кто всецело владеет и принадлежит.
Пять минут, десять… Капли воды осели темными пятнышками на брюках, и Антон затер их полотенцем. Рубашку решил не надевать — только лихо накинул на плечо, покрасовался перед зеркалом. Отражение глядело на него незнакомыми темными глазами, и зрачки походили на черные стеклянные бусины, вставленные в неестественно-бледное в белом свете лицо. Ну и впрямь Кай. Эта дурацкая ассоциация так захватила Горячева, что он вновь мигом забыл обо всем — кроме призывно ноющего, еще не раскрывшегося возбуждения.
Но тут снова завибрировал телефон…
Антон мгновенно взялся за него с одной целью — убедиться, что от него не хотят ничего срочного, а после («На часах 23:55, мать вашу!») — выключить вибровызов и уйти в небытие до утра. Но посреди экрана горело новое уведомление от «рук». Новое сообщение.
«В таком случае я буду искать следующего кандидата. Хорошего вечера, Антон».
Горячев захлебнулся, скрипнул зубами. К чему такие поспешные выводы? Что это, она его просто выбросить вздумала?! В один миг от пары жалких предложений Антона охватила такая злоба, что заболела голова.
«Да с чего ты вообще решила, что я должен перед тобой отчитываться?.. То, что я работаю на вашу ебучую компанию, не значит, что я должен как штык быть не на летучках, а в дрочильне, которая одному богу известным образом оказалась там же! Блядь…»
Антон выдохнул и потер лоб. Вспомнил свою паранойю. Подумал, что, возможно, беда его именно здесь и кроется — в том, что он должен. Ведь если доминатрикс была кем-то из сотрудников высшего звена или состояла в близких отношениях со Львом, то могло произойти что угодно. Но Горячев не хотел отвечать. Его пошатывало, а складывающиеся в потенциальный ответ фразы оказывались то непозволительно слабыми, то слишком агрессивными. Единственное, чем Антон решил себя спасти, прежде чем все-таки выключить вибрацию, было:
«Я сейчас не могу писать».
Не ахти какой ответ на фразу, исходя из которой хозяйка «уже все поняла» — но Горячев допустил, что если она не конченая драматичная сука, то поймет, что поспешила с выводами.
«А потом я уже сам тебе скажу, что мне эта ересь в вашем офисе на хер не сдалась, и работу я тоже передам, пока все не зашло слишком далеко».
Со всем этим дерьмом Антон задержался в ванной несколько дольше, чем это было вообще допустимо. Вдоль позвоночника ползала нервозная дрожь: сперва это, а теперь Эля уже наверняка заскучала, да и поведение его смешно… Опьянение как ветром сдуло, и все, что от него осталось — гипнотизирующий, засасывающий поток уже не приятных эмоций, а дисфории.
Горячев нашел свою новую знакомую в комнате, что освещалась уличным фонарем снаружи, а посему и без источников света внутри помещения все было прекрасно видно. Эля сидела в кресле в одном нижнем белье и слушала музыку, а ее платье безвольно валялось у порога небольшой спальни, являя собой образчик самой лучшей приманки. Сети расставлены, ставки сделаны, только игра все никак не начнется. Когда Антон переступил порог комнаты, Эля ожила и воплотилась в белый в свете фонаря, живой да нервный силуэт. И только в последнем читалась некоторое нетерпение. Горячев услышал все тот же сладкий голос, уверенность и спокойствие, а увидел — кружевные чулки и пояс к ним:
— Ох, Антон, я уж думала, ты начал все веселье без меня, — Элины руки легли Горячеву на живот, аккуратно поглаживая. Было в этом жесте что-то настолько материнское и заботливое, словно по одному эмоциональному фону она смогла все прочитать. — У меня есть еще немного абсента, я могу сделать тебе коктейль или, если хочешь, заставлю собирать зеркало. Не бойся, мой мальчик, я не кусаюсь.
Эля прижалась к Антону так, что ее грудь в небольшом черном — как ему казалось — бюстгальтере немного приподнялась. Вместо ответа он обхватил ладонями точеное личико и припал к губам поцелуем. Пить Горячев не хотел — алкоголь при такой эмоции бросил бы его в еще более глубокую яму. Хотел — просто забыться. Понять, что именно здесь его желают и именно здесь он желает находиться сам. Но как бы сладко ни жалась к нему Эля, как бы томно ни вздыхала в губы, где бы ни гладила — а тело стыло, казалось, только сильнее. Если еще полчаса назад Антону было достаточно только подумать, чтобы возбудиться, то сейчас он не мог выместить обнаженными фантазиями о красотке перед ним страхов и сомнений.
«Если я не отвечу в ближайшее время, она может разорвать договор. А может, у нее кто-то там уже кайфует и это просто предлог выбить еще одно место. Зачем мне место… Да она же не может просто так от меня отказаться, она говорила, что я хорош! А если там реально Елена… Если она меня все же снимала… Я же даже сам от нее тогда не уйду. Надо проверить, будет ли она давить… Мне пиздец…»
Горячев очнулся тогда, когда пальцы Эли легли ему на ширинку. Она щекотала его ногтями — но ощущалось это не как игривая и томная прелюдия, а как трение наждачки. Каждое прикосновение становилось все более и более неприятным, Антон замыкался в себе — ничто раньше его так не сбивало. А теперь его уничтожало все, включая нахлынувшее вмиг похмелье.
— Подожди, я не могу… Что-то мне нехорошо… — Горячев отстранился, мягко отводя Элины руки. Чувствовал он себя полным ничтожеством. Перед ним роскошная дорогая дамочка в одном белье, а у него не встает — ни в какую! И — только отвращение к ней, в целом неизбежное в будущем, но на этот раз — преждевременное… В глаза брюнетке он смотреть не хотел.
— Так, только если собираешься блевать, то иди в ванную, ок? Я эту квартиру снимаю, не хочу завтра убираться перед тем как отдать хозяину ключи, — Эля вздохнула и закатила глаза. Сдалась она быстро, словно все знала заранее и бороться за хороший вечер не намеревалась. Она только накинула на плечи черный халат с элементами кружева, кутаясь в него так, словно холодная ткань смогла бы ее согреть. — Я говорила тебе не отвлекаться от меня. Что, написал тебе кто? Благоверная, от которой налево пошел? Не дрочил же ты там так долго в ванной.
— Нету у меня благоверной, — огрызнулся Антон. — Мозгоебля только есть… Не испорчу я тебе квартиру, не переживай. Пойду оденусь…
Опустив плечи, Антон вышел в прихожую. В считаные минуты он уже был одет — и в уличное тоже. Так быстро, как сегодня, Горячев не зашнуровывал ботинки даже в детстве, когда очень спешил к пацанам во дворе — разглядывать первые трофейные фотки из эротического журнала. Эля наблюдала за ним изучающе с телефоном в руке и непробиваемым выражением лица.
— И что, так вот просто убежишь? Не попробуешь остаться до утра, не хочешь проспаться? Дать себе еще шанс? Или со мной что-то настолько не так?
Горячев выпрямился, вздохнул. Все же взглянул на нее еще раз — и впрямь, не дать ли себе еще шанс? Поздно он поймал мысль, что если бы придумал какую-то иную причину, не связанную с самочувствием, и сошел за несчастного — возможно, удалось бы уйти от этих неудобных вопросов. Но теперь почти любое слово, которое он мог сказать, звучало бы дешево. Обычно Антон не корил себя за такие ситуации. Но сегодня он оказался настолько подавлен и разочарован в самом себе, что почти чувствовал вину перед этой женщиной.