Антон вздохнул, хмурясь. Стал думать, выбирать из памяти все странные эпизоды. А Роман, может, и хотел бы ответить наперерез, но Горячев одарил его таким взглядом, что желание, похоже, улетучилось быстро. Зато допрос — продолжился.
— Первое. Где ты взял эти свои бумажки?
— Антошенька, ну… серьезно… Понимаю теперь, почему от тебя начальник в восторге. Ты глупый. Он любит идиотов. Ты требуешь от меня ответов на вопросы, издеваясь? — Рома потер лоб, пытаясь отвоевать немного личного пространства. Но не вышло, тогда сисадмин разозлился: — И, может, ты отойдешь от меня? А то поцелую губами, которыми только недавно падал на грязный мужичий хуй.
Было бы в подсобке светлее — Роман увидел бы, как Антон покраснел от тройной дозы возмущения и ярости… Но аргумент был не столько реально убийственный (потому что Горячев знал очень много способов, как держать противника на расстоянии от себя), сколько мерзкий. Пришлось, скривившись, отступить на шаг.
— Два раза переспрашивать не буду. Рыпнешься — не убежишь далеко.
— Если ты думаешь, что я тебе не отвечу — это ты зря. Просто его… — Роман вздохнул. Он скрестил руки на груди и опустил взгляд, не желая сталкиваться с Горячевым. — Его я бить не хотел. А в случае чего повешу все побои на тебя. Ты бы сам ни в жизнь не нашел, где я, верно? Тебе кто-то подсказал. А значит, у меня есть свидетель, Антоша. Так что это я тут стою по своей воле и с тобой разговариваю, а не ты меня держишь, усек? Послушай… Объясняю для очень тугих: в сумке у тебя рылся по очень простой причине — не знал я, на чьей ты стороне. Я сначала думал, что ты играешь против Богдановых. Ну а зачем иначе ты здесь появился в такое время? Так внезапно, и эти фиксированные встречи после работы? А потом понял, что ты вообще третье лицо, случайный парень. Переживал, что тебя, дебила, заденет наотмашь. Вот и решил подсказать, что здесь творится неладное. Рискнул. Думал, ты увидишь на себя документы и свалишь сразу от греха подальше. Пожалел теперь… Откуда документы — не скажу, ибо уверен, что ты и туда полезешь и нарвешься. Да и это личное, — сисадмина передернуло, он съежился.
— Рома… Поздно пить «боржоми», я, по-моему, уже нарвался, — Антон развел руками. — Куда я тебе свалю, ты хоть понимаешь, какой у меня контракт? Да мечта это! И работа, главное, отлично вся идет, в пизде только то, что опосля происходит! — Он скрестил руки на груди, оценивающе взглянув на горе-защитника. — Ладно. Ты, значит, начальника защищаешь? От чего, конечно, тоже не скажешь — ну, допустим, какое-то корпоративное дерьмо, что при таких деньгах неудивительно… Но ты прекрасно понимаешь, что чем больше ясности ты внесешь сейчас, тем меньше шансов, что я спрошу не того. Так что давай второе. Этот, — он кивнул в сторону лестницы, — не он тебе тогда звонил? Больно интонации похожи… Что это за хер? И какого черта, будь у тебя трижды тут игры в Штирлица, ты не можешь заниматься тем, чем занимаешься, где-то еще? За закрытыми дверями? Да сюда кто угодно мог зайти! Вон, Лиза! Она мне и сказала. Сложно не заметить Романа, который вылез и куда-то пошел, знаешь…
— У меня не было выбора. Дверь обычно закрывается, но… — сисадмин помрачнел окончательно, а его взгляд судорожно забегал, дыхание сбилось. Романа сковал самый настоящий страх. — Не начальника, Антон, я защищаю. Мне на него плевать, я вообще к Богдановым отношусь плохо. Не доверяю. Как и тебе, собственно, но я уверен, что ты правда просто дурак, который попал не в то место и не в то время. «Спасибо» бы хоть сказал, а… Теперь мне пиздец… И не только мне, я все испортил… Не стоило, твою мать, ну зачем я… — Роман схватился за голову, стискивая пальцами череп. Ужас на лице, который дошел с опозданием, исказил его, предал болезненности. Все, что смог Роман, это отвернуться. — Ради такого дурня разорвал в клочья идеальное полуторагодовое сотрудничество…
— Роман… — Антон, видя, что ситуация выходит из-под контроля, обхватил плечи сисадмина руками и встряхнул его. — Успокойся, мать твою… Я еще не решил, кому стучать на тебя и стучать ли вообще, потому что… все через задницу! Объясняй мне все, господи! Или даже… — он оглянулся на лестницу. В подсобке было тихо, как в склепе. — Или давай мы сначала уйдем отсюда? Ты мне не веришь, я тебе не верю… Но я тебя отпускать не собираюсь, а торчать здесь — уже себе дороже. Я отсюда уже минут сорок как свалить должен был, а мой байк до сих пор в гараже. А тому, куда я ходил в последний раз, как ты говоришь, есть свидетели.
— Мы уйдем вместе — и нам жопа. У них везде камеры. И не все охранники добросовестные ребята, как я понял, — Роман покачал головой, уткнувшись лбом в холодный металл стеллажа. — Я сам не знаю всего, дурак. Именно поэтому я и пытался проверить тебя сначала…
— Ок, не вместе так не вместе. Я не слишком спешу домой… — Антон отстранился и зачесал волосы назад. Его покачивало от адреналина — и хотелось бы выплеснуть куда-то адское напряжение, скопившееся в теле, но даже тот амбал, любящий мальчиков, свалил, не полез в драку — не отобьешься. И страшно тоже было. И что делать — неясно. — Тогда я поеду. И буду ждать… давай возле автобусной остановки? До пяти часов. До пяти пятнадцати… Ну а если нет — значит, нет. Значит, пойду говорить с теми, кого сам здесь главными считаю.
— Хорошо. Договорились, иди… — бросил Роман, не глядя на Антона. — Я обязательно доберусь до тебя. У меня есть твой номер, а ты мой… Подожди. Я дам другой. Дай руку.
Роман достал из кармана рубашки ручку, схватил руку Горячева (тот дернулся от отвращения на секунду, но сдержался) и, развернув ее ладонью, начал писать. Минута — и Антон стал «счастливым» обладателем личного номера сисадмина. Почти что красная кнопка. Но в мысли вместо облегчения от того, что, быть может, Роман и правда хочет помочь, влетела другая — дурная… Снова в голове — отвратительная картина из совсем недавнего прошлого. Антон, напрягшись всем телом, превратился в осязание, отчужденно взглянув на сисадмина. К счастью, его руки были хоть и узкими, и жилистыми, но — сухими, как наждачка…
— Хорошо… — Антон кивнул. — Я маякну, как буду на месте. Пять пятнадцать. Ну ты понял.
Одно из самых удручающих мест в городе зимой — это остановки. Утром, днем и вечером они являлись воплощением уныния и безразличия. Отправная точка для человека, только начало или конец пути, что в любом из случаев несет в себе лишь негативную эмоцию; нежелание и страх движения, усталость и измотанность на финише. Мрачный пейзаж из столбов фонарей и людей, тяжелая одежда, серые от освещения и авитаминоза лица, подтаявшая слякоть, грязь. Желтый и черный снег рядом с дорогой лег под ногами Антона. Культурная столица, может, и дышала полной грудью, но легкие ее были преисполнены мокротой, которую Царское Село в спазме отхаркивало под колеса машин. На часах — пять пятнадцать. Горячев стоял под козырьком остановки, пряча лицо от пронизывающего до самых костей ветра. Люди проходили мимо, но ни в каком силуэте Антон не узнавал Романа. В чате замерло смс с призывом: «Я на месте. Ты где?»
Пять тридцать. Антон уже прилично замерз. Люди прибывали на остановку, а потом разом исчезали в громоздких уставших автобусах, впадая в вены города — инфраструктуру. Но Романа так и не было видно. Тогда Горячев предпринял отчаянную попытку позвонить, но на том конце никто не ответил. Диспетчер предложил оставить голосовое сообщение после звукового сигнала. Еще одна попытка — тот же результат. Еще. И еще. И после аппарат абонента перестал откликаться, а Антону бездушно сообщили, что телефон отключен. Горячев уже порядком разозлился, однако в свете всей отвратительности ситуации решил не делать поспешных выводов. У Романа, в отличие от него, рабочий график таким свободным мог и не быть — мало ли, задержался по делу… Надеясь на то, что сисадмин окажется на месте, Антон написал ему и в телеграм, и смс на рабочий номер: «Ты где? Жду еще пятнадцать минут!» Но и здесь постигла неудача. Никто по-прежнему не отвечал и даже не заходил в сеть.