Выждав еще немного и убедившись, что внушающий ему иррациональный, прямо-таки мистический страх душегуб в темных очках не намерен возвращаться, Струп вернулся в машину и запустил не успевший остыть слабосильный двигатель. «Таврия» тронулась с места и бодро покатилась вперед, тарахтя и дребезжа на всю округу.
Вскоре майору пришлось остановить машину, чтобы не наехать на лежащее ничком посреди дороги тело в обгорелой спортивной курточке. Слева под лопаткой виднелось пулевое отверстие, куртка в этом месте набрякла кровью, а по растрескавшемуся сухому асфальту расплылась темная лужа, как будто кто-то разлил тут банку вишневого сиропа. В нескольких метрах от тела догорал искореженный взрывом остов легковой машины – судя по характерной форме кузова, жигулевской «девятки». Язычки умирающего от бескормицы пламени лениво перебегали по радужно-сизому от жара металлу, выискивая уцелевшие молекулы органики, которые можно обратить в пепел, железо и оплавленный асфальт курились едким серым дымом. Пахло бензином, горелой резиной и пластиком; разглядев внутри этого погребального костра два дымящихся, обугленных тела, Бурсаков поспешно распахнул дверцу, свесился наружу и некоторое время сидел так, пережидая мучительный приступ тошноты.
Когда опасность распрощаться со съеденным полтора часа назад завтраком миновала, он выпрямился на сиденье и посмотрел в зеркало заднего вида. Дорога позади него была пуста и безжизненна, только парочка трясогузок, смешно подергивая хвостами, бродила вдоль стершейся осевой линии, деловито выискивая что-то в трещинах асфальта. Небо в той стороне было ясным, а с запада надвигалась туча, и порывы ветра уже доносили оттуда прохладное, напоенное запахами дождя и озона дыхание приближающейся грозы.
Прихватив дробовик, он выбрался из машины. Под ногой звякнула, откатившись в сторону, потревоженная гильза. Наклонившись, Струп подобрал ее. Гильза опять была от «Стечкина» – как там, на речном берегу, и как вчера в здании магазина.
Услышав за спиной глухой шум, он вздрогнул и резко обернулся, едва не выпалив из ружья. Но это был не возвращающийся джип, а всего лишь запутавшийся в ольховнике сильный порыв ветра.
– Чтоб тебя, – пробормотал Струп и, наклонившись, левой рукой перевернул на спину труп человека в серой спортивной куртке.
Покойничек оказался знакомый – как, впрочем, и следовало ожидать. По паспорту он был Александр Белошапка, по прозвищу – Фома, а по профессии – наркокурьер. Фома работал на московского авторитета по кличке Хвост, и его безвременная кончина здесь, на территории заповедника, служила отличным подтверждением версии майора Бурсакова: человек в темных очках не принадлежал к какой-либо из группировок, совместными усилиями создавших и эксплуатирующих пролегающий через радиационный заповедник коридор двухсторонних контрабандных поставок. Он отстреливал как тех, так и других; вчера его жертвами стали украинские братки Бурого, явившиеся забрать из тайника в подсобке магазина привезенное из России оружие, сегодня – люди Хвоста, транспортировавшие в Москву полученный где-то здесь, в заповеднике, груз синтетических наркотиков. На Лубянке, судя по последней полученной шифровке, думали примерно так же. К сожалению, майору Бурсакову от этого было не легче: в чем бы ни заключалась рабочая версия, проверять и разрабатывать ее предстояло ему – здесь, в зоне, один на один с непредсказуемым, лишенным инстинкта самосохранения убийцей, который никого не щадит и не дает промаха.
Залитое восковой мертвенной бледностью лицо убитого выглядело измученным, но умиротворенным, глаза были закрыты, и Струп почему-то решил, что умер он не сразу. Прогоревшая на спине спортивная куртка была расстегнута, слева за поясом джинсов торчал пистолет, который Фома даже не попытался достать. Выпрямляясь, Струп отступил на полшага от тела. Под правым каблуком что-то хрустнуло, и, посмотрев под ноги, он увидел, что растоптал шариковую ручку. Ручка, наверное, выпала из кармана у Фомы, когда тот, получив пулю в спину, падал на дорогу. Едва успев это подумать, Бурсаков заметил, что треснувший корпус из белой пластмассы запачкан красным. Ручка лежала в полуметре от кровавой лужи, а значит, запачкаться случайно, сама по себе, просто не могла.