— Как корова языком слизнула обеих, — кивнула Берта. — Что интересно, мать тоже была медичкой. И тоже шла по среднему уровню, правда, медсестрой она была палатной.
— И обе куда-то подевались, — подвел итог Кир. — И самое интересное, что Марфа твердит, как попугай, что сведений нет, и ничего больше говорить не желает. Принципиально. У матери Варвары, Софьи, тоже нет захоронения. То есть в этом прекрасном мире, широким шагом идущем в светлое маджентовское будущее, одним махом растворились две тётки, постарше и помоложе. Как вам?
— Шикарно, — хмыкнул Скрипач. — Что делать будем?
— Думать, — Берта осуждающе посмотрела на него. — Будем думать головой. Потому что, дорогие мои, причина их исчезновения просто обязана быть легко объяснимой.
— А она легко объяснима, — вдруг сказала Эри, которая до этого молча сидела в углу комнаты, в кресле, и гладила Шилда, слушая остальных. — Вы какие-то странные все сегодня, ребята. Чего с вами такое?
— Ты про что? — не поняла Берта.
— Война, — пожала плечами Эри. — Здесь была большая война. Другой вопрос — Марфа категорически отказалась давать мне любые подробности. Ни кто с кем воевал, ни из-за чего, ни чем всё закончилось. Вот что она пишет, — Эри скользнула взглядом по визуалу. — «…позорный эпизод нашей истории. Недопустимые, чудовищные события, унесшие жизни миллионов людей. Упоминание запрещено на законодательном уровне, сведения доступны только для специально подготовленных и допущенных к расследованию специалистов». Так что эти женщины просто погибли на войне. А эта Кристина, как мне кажется, от этой войны удрала в Китай в своё время, — добавила она. — Надо будет попробовать с ней поговорить. Должна же она хоть что-то помнить, верно?
Вечером решили пройтись по центру, немного, просто для удовольствия — хотя, как вскоре стало понятно, удовольствия от прогулки получилось мало. Ит признался, что ему эта прогулка напоминает то ли экскурсию в заброшенном музее, то ли вояж по кладбищу, и с ним согласились все. Тягостное ощущение, ни что не похожее, но от этого не менее неприятное. Может быть, это потом изменится, думал Ит, через сто, или через двести лет, когда уйдет это поколение, осознающее степень своей вины, когда родятся и вырастут новые люди. Люди, которые будут мыслить уже совсем иначе. Для которых война внутри собственного мира будет неприемлема. Для которых важны города, деревья, дома, и важна память. Которые осознают с малолетства всю возможную меру ответственности. Тогда, наверное, тут всё изменится — но то, что они видели сейчас, было бесконечно печально. Не просто так мы не любим тройки, не просто так, отнюдь. Эти моменты переходов для всех миров более чем болезненны. Это как взросление. Неразумные дети в единицах и большинстве двоек, сумрачные подростки — тройки, молодые, но уже осознающие себя, как должно, четверки, рассудительные пятерки и шестерки, уже взрослые, и много понимающие, и, начиная от миров седьмого уровня — крайне осторожные в суждениях и решениях семерки и восьмерки. И, практически на грани, девятки и десятки, всегда закрытые, изолированные, не контактные, не сотрудничающие. Далеко не все миры достигают подобных уровней развития, их мало. Совсем мало. Старые, мудрые цивилизации, слишком хорошо осознающие сам факт собственной же зыбкости и конечности. А если уже совсем честно — смертности, и, в ряде случаев, невозможности продолжать существование в прежнем качестве.
— Ит, о чем задумался? — спросил Кир. Оказывается, он уже вышли к реке, неподалеку от высотки, и Пятый с Лином и Скрипачом отправились за мороженым, чтобы хоть как-то разбавить тягостное впечатление от прогулки.
— А? Да так, — Ит пожал плечами. — Не люблю тройки.
— Да кто ж их любит, — Кир вздохнул. — Какой-то ты смурной последние дни.
— Есть такое дело, — покивал Ит. — Именно что смурной. Предчувствие у меня нехорошее, если честно. Но почему и откуда, понять не могу. Причин нет, а предчувствие есть.
— Опять ты за старое, — Кир вздохнул. — На счет чего хоть предчувствие, можешь понять?
— В том-то и дело, что нет, — Ит с досадой покачал головой. — Ерунда какая-то, вот честно. Ни откуда, ни почему… а, ну на фиг, — он махнул рукой. — Будем считать, что я просто устал. Два последних года выдались какие-то нервные.
— Значит, устал, — покивал Кир. — О, морожено тащат, — оживился он. — Слушай, ну хоть мороженое местное тебе нравится, а, псих?
— Да нравится мне всё, — Ит умоляюще взглянул на Кира. — И погода, и мороженое, и что первую мишень нашли. Просто предчувствие это… ладно. Всё. Проехали.