Подоплека трудностей капитана Блая и некоторые причины мятежа станут совершенно очевидны, если обратиться к цифрам набора рекрутов во флот и потерь в период войны 1774–1780 годов. Число призванных: 176.000 человек. Убито в период службы: 1250 человек. Потери от болезней: 18.500 человек. Дезертировало: 42.000 человек.
Причиной дезертирства были не столько телесные наказания и отвратительное питание — в пище находили червей и клещей, — сколько ничтожное жалованье и то обстоятельство, что простым матросам не предоставляли увольнения на берег и они не могли попасть домой на законном основании. Единственным путем покончить со службой было ранение, болезнь, смерть или же дезертирство. Жалованья не увеличивали со времен Кромвеля, и было оно почти одинаково жалким как для офицеров, так и для рядовых. Лейтенант Блай, например, получал 3 шиллинга (3 кроны) в день; простой, но опытный матрос вряд ли более 3 пенсов (21 эре). Следовательно, он и мечтать не мог о собственной семье, всю жизнь он оставался рабом грубых и жестоких офицеров. Ему не разрешалось появляться на задней палубе, кроме как для несения службы; на обращение старших по званию он должен был отвечать «слушаюсь, сэр» и прикладывать руку к головному убору. На кораблях свирепствовали болезни, а за малейшую провинность назначались телесные наказания или заковывали в кандалы.
Расправа с восставшими и мятежниками происходила на военных судах, стоявших на рейде Портсмута таким образом, что зрелище было хорошо видно из города: приговоренных вздергивали на мачте, и все могли наблюдать, как медленно, в судорогах погибают несчастные (троим членам экипажа «Баунти» суждено будет умереть такой же смертью). Поскольку моряки не имели возможности сходить на берег, торговцы сами подплывали к кораблям, а вокруг роилась толпа девиц легкого поведения самого низкого пошиба — они-то и были единственными женщинами, с которыми контактировали моряки.
«Баунти» стартовал в исключительно трудных условиях. Маленькое суденышко взбиралось на высоченные волны и скатывалось вниз. Шквальный ветер заносил палубу снегом. Вода смывала за борт доски, заливала лестницы, ведущие в каюты.
Монотонный стук насосов составлял неизменный фон к вою и свисту ветра. К югу от мыса Горн паруса отяжелели и набухли от снега, и капитану Блаю приходилось крепко привязываться веревкой, чтобы произвести навигационные измерения. Стая черных альбатросов неотступно следовала за сражающимся кораблем, однако, пройдя южнее неизвестного Австралийского материка и Новой Зеландии, судно вновь повернуло на север, в более спокойные и теплые воды. Когда, по вахтенным журналам Блая, за кормой осталось 26 тысяч морских миль, а с момента выхода из Англии прошло десять месяцев, судно взяло наконец курс на синеющие вдали горы Таити и 26 октября 1788 года бросило якорь в бухте Матаваи. Розги и непогоду моряки сумели снести, но теперь их ждала встреча с таитянками; здесь им суждено было найти свою судьбу и уже не изменить ее до конца дней своих.
3а несколько лет до описываемых событий первое британское судно, «Дельфин», открыло в этих водах огонь из пушки по атакующим полинезийским каноэ, и кристально-чистая сине-голубая вода окрасилась красновато-дымчатым цветом от крови. Молодой лейтенант высадил на сушу группу матросов и, не встретив сопротивления, водрузил на берегу среди кокосовых пальм английский флаг. Ни одна из сторон, как утверждает МакКи, не чувствовала себя особо обиженной той формой, в которой состоялось знакомство: были доказаны и сила европейцев и смелость островитян, и это привело к взаимному уважению.
Но как сильно эта земля отличалась от Англии! Тут не было разграничении между джентльменом и простолюдином, между офицером и рядовым матросом. Приветственный бой барабанов доносился с суши еще до того, как появились первые каноэ, и, хотя на веслах в больших деревянных лодках сидели мужчины, приветствовать чужеземных моряков посылали молодых женщин. Они стояли в каноэ во весь рост, облаченные только в яркие юбочки, и, раскачивая бедрами на старый добрый таитянский манер, выкрикивали радостные приветствия гостям. С ловкостью обезьян вскарабкавшись по веревочным лесенкам и перепрыгнув через борт, они бросались прямо в объятия матросов и офицеров, не имея ни малейшего понятия о том, кто из них спал позади мачты, а кто перед ней — деталь, в которой они вскоре разобрались. Им была неведома власть поцелуя — они прижимались носами к носу гостей, не разбираясь ни в рангах, ни в сословиях. По европейским понятиям, жесты и движения молодых таитянок носили похотливый характер и не оставляли сомнений в истинной цели их визита на корабль. Но ведь они олицетворяли собой мечту, неотступно преследовавшую моряков в долгие месяцы плавания.
Блай проявил себя человеком понятливым. Еще до подхода к Матаваи он сделал распоряжения, которые предписывали: всю торговлю с туземцами вести через специально назначенного офицера, не упоминать, что капитан Кук был убит на Гавайях, и не стрелять в островитян, если только подвергшийся нападению моряк не окажется в крайней опасности. Блай приказал также старому пьянице, судовому врачу Хаггену провести медосмотр матросов и офицеров и засвидетельствовать, что никто из них не страдает венерическими заболеваниями.
После этих мер предосторожности капитан Блай предоставил своей команде свободу действий. Он, разумеется, потребовал, чтобы мужская половина полинезийских гостей с заходом солнца покинула корабль, но в отношении их сестер и дочерей оказался настолько галантен, что разрешил им остаться на ночь на борту. В течение последующих дней вся команда получила отпуска на берег. Те же, кто по долгу службы должен был какое-то время оставаться на борту, отнюдь не страдали от недостатка в обществе: вокруг «Баунти» постоянно носился целый рой всевозможных каноэ, переполненных молодыми девушками, которые стремились скрасить морякам их трудное одиночество. Цена полинезийской ночи любви составляла один гвоздь, туземцы делали из них рыболовные крючки. Но вскоре наступил день, когда капитану Блаю пришлось строго-настрого предупредить команду, что удалять гвозди с корабля запрещается, в противном случае из-за таитянской любви судно распадется на шпангоуты.
Для капитана Блая, в отличие от его экипажа, прибытие на Таити еще не означало достижения рая: прежде чем подумать об отдыхе, он должен был добыть и доставить на борт побеги хлебного дерева, а эта операция требовала осторожности и дипломатической игры. Чтобы понять все трудности Блая и представить себе то общество, которому суждено было сыграть такую роль в судьбе экипажа «Баунти», следует, пожалуй, вкратце рассказать об острове Таити и его жителях времен 1790 года.
Когда «Баунти» в 1788 году достиг главного острова архипелага, тот был поделен на владения различных вождей; каждый вождь обладал властью над своей долиной, простиравшейся от побережья до гористых, незаселенных внутренних районов острова. Условия жизни островитян отнюдь не соответствовали той идиллической обстановке (по Руссо), в которой европейские авторы тех времен обычно стремились изобразить любое примитивное общество. Вожди обладали неограниченной властью над своими подданными, а придворный этикет на некоторых островах был настолько строг, что, если пришедший на аудиенцию в обращении к полинезийскому вождю употреблял не подобающие случаю слова, ему тут же могли размозжить голову. Простой таитянин при встрече с вождем должен был оголять верхнюю часть тела; лицам низшего сословия не разрешалось находиться на одном уровне со знатью. Вот почему при посещении европейских судов можно было наблюдать, как таитяне почтительно прыгали в воду, стоило кому-то из их властителей направиться в трюм.
Власть вождей передавалась по наследству. Считалось, что они ведут свое происхождение от богов, наградивших их маной — священной силой, которая могла разряжаться на манер электрической батарейки, едва они прикасались к простым смертным. Вещи или участки земли, «заряженные» маной, становились табу, а потому ни у кого не вызывало удивления, что вождей носили слуги; это делалось для того, чтобы они не касались земли, после чего простые смертные уже не могли бы на нее ступать. Ману наследовали через отца и мать, и, так как браки, как правило, совершались в кругу знати, с каждым новым поколением чудодейственная сила удваивалась, и ребенок всегда считался более могущественным, чем его родители. А потому сыновьям уже с рождения принадлежала власть, хотя отец правил от имени сына, пока тот не достигнет совершеннолетия. Интересы мелких правителей ограничивались войнами и развлечениями, и, поскольку не существовало ни судебных инстанций, ни полиции, вождям при нападении на селения соседней долины приходилось решать междоусобицы с оружием в руках.