А он был очарован Грецией, его всегда тянуло на Родос. С его приверженностью искусству, любовью к каждой мраморной прожилочке, он мог бы стать скульптором, но между ремеслом и искусством лежит долгий тяжелый путь овладения мастерством, а Джино это было неинтересно. Он любил, когда все получалось легко и быстро. Он был ценителем, а не созидателем. Будь у него деньги, он бы сам стал коллекционером. Но денег не было, и он избрал тот путь, который давал ему возможность хотя бы прикоснуться к шедеврам, раз он сам не мог их себе купить.
Фернанде необходимо было излить душу, разговаривая о Джино, таким образом, он как бы оживал перед ними. К тому же она хотела, чтобы его вдова также скорбела по нему. А с Фернандой трудно было притворяться и кривить душой.
Когда в повествовании возникла пауза, Доркас задала вопрос, давно не дававший ей покоя.
«Почему ты так и не вышла замуж? Ты же создана для того, чтобы иметь большую семью, много детей, заботиться о них, мужа, которому бы ты посвящала себя, свое время».
«Это оказалось не таким простым делом, — рассмеялась Фернанда в ответ. Она нисколько не обиделась на такой вопрос— Я всегда привлекала не тех мужчин. Они искали, к кому бы прислониться, на кого опереться — считая меня подходящей подпоркой, в то время как я сама нуждалась в сильном и надежном спутнике. Но таких, видно, мало».
Вот оно что, поняла Доркас: значит, не найдя мужа, не имея своей личной жизни, не устроив свою судьбу, Фернанда перенесла свои нерастраченные материнские чувства на Джино, к которому относилась как к сыну. Джино с его властным и волевым характером суждено было долгое время влиять на жизнь Фернанды. Как ни странно это звучит, Джино платил ей ответной любовью. Конечно, он любил ее по-своему, вертел ею, как хотел, использовал, но, тем не менее, он был преданным и нежным с Ферн. К счастью для нее, разница в возрасте удержала их от физической близости, в стареющих женщинах нет того, что могло бы привлечь такого, как Джино.
Фернанда ела мороженое, пребывая в состоянии мечтательной грусти, тоскуя по названному сыну. Тот Джино, которого так недоставало Фернанде, был лишь малой частью одного целого. Таким он был только для нее и ни для кого другого. А она даже после его смерти выполняла его воображаемые наказы, что грозило неприятными и непредвиденными осложнениями, в особенности с Бет.
После обеда Фернанда пошла править свои гранки, которые нужно было отдать издателю до их отъезда. Доркас немного почитала Бет и уложила ее в постель. Потом, накинув пальто, она поднялась на мансардную крышу немного проветриться и подышать свежим воздухом. Выглядывая из-за нагромождения пустых цветочных ящиков, она смотрела вниз на улицу с односторонним движением, по которой нескончаемым потоком шли машины.
Она напомнила себе, что через неделю окажется в Греции. Несмотря на то, что их жизнь там уже была расписана по минутам, поездка казалась ей нереальной. Человек по имени Джонни Орион должен был встретить их в Афинах и отправиться с ними на Родос. Этот молодой американец преподавал в средней школе, а летние каникулы любил проводить за границей каждый раз, когда представлялась такая возможность. Фернанда познакомилась с ним на какой-то лекции в Чикаго несколько лет назад. Он предложил ей свои услуги в качестве гида и шофера в ее предыдущей поездке в Грецию. Они сработались, и сейчас Фернанда также послала его вперед, чтобы он составил план-программу и на этот раз. Теперь им не нужно было ломать голову над деталями путешествия, Фернанда терпеть не могла заниматься такими вещами самостоятельно. Он сопровождал Фернанду в ее похождениях и не вмешивался до тех пор, пока дело не принимало серьезный оборот. Впрочем, Джонни Орион всегда следил, чтобы у этой любительницы приключений не возникало нежелательных осложнений.
Что он за человек, если с такой охотой берется за это занятие, терпит и мирится с властной деспотичной натурой Фернанды? Может, он из тех услужливых молодчиков, которым на роду написано быть мальчиками на побегушках и плясать под чужую дудку. В конце концов, его личность не имела для Доркас никакого значения, главное, чтобы он все приготовил к их приезду.
Она засунула руки в карманы и невидящим взглядом уставилась на проезжавшую внизу вереницу машин. Над ее головой кружил затихающий гул вечернего города. В небе отражался свет неоновых огней. В городах не бывает по-настоящему темно, Доркас никогда не могла разглядеть ни одной звезды. От Родоса ее отделяла всего лишь одна неделя. Она поежилась от порыва ветра, пронесшегося по пустеющим улицам, но на самом деле не ветер был причиной дрожи, а ее прошлое.
Распрямив плечи, она заставила себя успокоиться. На Родос она приедет не как жена Джино Никкариса, а как Доркас Брандт. Несмотря на возмущенное сопротивление Фернанды, сразу после гибели Джино Доркас предприняла необходимые шаги, чтобы восстановить свою девичью фамилию, фамилию своего отца. Для нее это было своего рода очищением. Она не хотела, чтобы Бет носила фамилию Никкариса. Отныне они будут зваться Доркас и Бет Брандт. У них впереди новая жизнь. Должна быть. Только бы найти жену Маркоса Димитриуса.
Воспоминания, которые она весь день усилием воли отгоняла от себя, вдруг нахлынули разом, как прилив. Она облокотилась на цветочный ящик и обхватила себя руками за плечи. Все равно от себя не убежишь. Она достаточно окрепла после болезни, а значит, уже может без страха взглянуть правде в лицо. Слабость и ужас вызывали в ней тени прошлого. Доркас почувствовала предательскую дрожь в коленях. Ей трудно давались наставления, которыми напутствовал ее лечащий врач, говоривший, что нельзя прятаться от своих кошмаров, а лучше встречать их открыто и храбро гнать прочь. Когда Джино не стало, никаких реальных причин для страхов вроде бы уже не осталась. Но он остался жить в памяти знавших его. Он жив в сердце Фернанды. Да и Доркас одолевают неотвязные воспоминания, не дающие жить спокойно. Бет тоже иногда вспоминала отца, что особенно пугало Доркас.
Существовала масса причин, из-за которых жизнь с Джино сделалась невыносимой. Она и раньше подозревала, что некоторые произведения искусства, проходившие через руки Джино, были приобретены незаконным путем, и этим подозрениям суждено было превратиться в уверенность. У нее до сих пор перед глазами стояла сцена, когда она опрометчиво выложила ему все, что думала по этому поводу. Он пришел домой поздно, она уже собиралась ложиться спать. Тут-то она и высказала ему все, а он стоял около столика и смеялся ей в глаза, издеваясь над ее праведным гневом.
Пальцы Доркас судорожно вцепились в шероховатую поверхность ящика, но она упрямо продолжала вспоминать.
Зеркало отражало восхищенный взгляд Джино. Он очень любил, когда она приходила в ярость, считая, что ей это идет. Ее возмущение только раззадоривало, распаляло и возбуждало Джино. В такие минуты он любил ее. Джино любил подчинять непокорных, ему не нравились бессловесные овцы. С ними ему было неинтересно. Зеркало перехватило взметнувшуюся руку в жесте, заставлявшем Доркас холодеть. У нее по коже побежали мурашки — она хорошо знала, что это означает. Насмешку и нарастающую страсть. Его рука мягко коснулась ее подбородка, пальцы нежно пробежали ниже, к шее, нежно, едва уловимо; она представляла его гладящим также нежно гладкую поверхность мрамора. Правда, здесь было одно существенное преимущество: если он что-то обещал в такие минуты, то слово держал. Доркас не относилась к так называемым холодным женщинам. В первые месяцы замужества она с нетерпением ждала часов любви, со страстной пылкостью юности отдаваясь мужу. Она мечтала стать ему достойным партнером. Но Джино не нуждался в партнерах. Ему нравилось пробуждать в ней суеверный страх, а удавалось ему это, надо сказать, без особого труда. Да самого конца их семейной жизни она холодела от ужаса, когда его пальцы касались ее подбородка.
Как-то еще до свадьбы Доркас довелось стать свидетелем того, как Джино случайно наступил собаке на лапу. Будь она чуть поопытней, она не смогла бы не понять, что случай с собакой — это разгадка сущности Джино Никкариса, наслаждавшегося жестокостью, упивавшегося властью по отношению к более слабым.