Джордж надеялся прочитать губами вкус его тела, но не успел, так как внезапно за углом, где находилась кухня, раздались громкоголосые сочетания человеческих фраз, вынудившие парней нехотя отойти на пару шагов друг от друга.
Джордж понимал, что на его раскрасневшемся лице самопроизвольно нарисовалась лучезарная слегка пошловатая улыбка. Губы настолько сильно были обожжены поцелуем, словно их обмазали острейшим перцем, но боль от этого стала через пару секунд даже приятной, и до сих пор казалось, что это сладкое слияние губ продолжается, они навсегда зафиксировали этот экстатичный момент и в памяти воспроизводили снова и снова.
— Зачем ты меня поцеловал? — смущенно прошептал Эрван, нервно оглядываясь по сторонам, надеясь, что никто не видел этого момента.
— Прости. Просто как-то самовольно получилось... — еще сильнее покраснел тот и опустил голову, боясь смотреть Эрвану в глаза, понимая, что все внутри него наполнилось таким жаром, что можно было с легкостью вскипятить на поверхности его кожи воду.
Когда голоса стихли, и парни снова оказались наедине, Эрван сделал сильную затяжку сигареты и впервые за этот промежуток времени улыбнулся, искренне и без раздражающей издевки.
— И как всегда эти поварята испоганили все, не дали испытать блаженство. Сколько же ты выпил, чтобы решиться поцеловать собственного друга? Да еще и с таким профессионализмом, будто делаешь это каждый день. Я думал, ты девственник. Всегда считал тебя пай-мальчиком. Похоже, ошибся.
— Ты не злись на меня... Ну, из-за вчерашней нашей перепалки. Ненавижу себя за то, что совершил... Даже сейчас чувствую этот удар на руке, пульсирующую боль.
Эрван медленно подошел к Джорджу, аккуратно сжал ладонями его правую руку и прикоснулся к ней еще не остывшими губами.
— Забудь это. Ты уже извинился. Я сам виноват. Вел себя, как последняя сволочь. Знаешь, когда я пьяный, то выдаю только грязную ложь. Почему-то появляется желание насолить человеку посильнее. Но после все мною сказанное всплывает в памяти, когда ум протрезвеет. И вместе с похмельем мозг съедает совесть. А я такой трус. Продолжаю мучить человека даже без алкоголя в крови. Дурная привычка. Столько шишек в детстве из-за этого получил. Я ведь начал хвататься за бутылку с раннего возраста. Родителям было плевать. А я перестал чувствовать меру. Мне нравилось, когда алкоголь разносится по мне вместе с кровью. А после разбавил все это табачным дымом. Знаю, что отравляю организм, порчу мнение окружающих о самом себе, но остановиться не могу. Не вижу смысла.
— На тебя всегда так поцелуи действуют? — усмехнулся Джордж и прижался спиной к деревянной стене, зайдя немного в тень, так как солнечный свет сильно слепил глаза.
— Наверное. Но я никогда не целовался с парнем. Может быть, поэтому на меня это так подействовало, заставило заиграть в моей крови долго спавшую совесть. Это странно.
— Что странно?
— Впервые во время поцелуя я что-то почувствовал. Будто делаю это в первый раз. Но...
— Я понял. Ты гетеросексуален. Извини, что сделал это. Просто... Бутылка текилы вдребезги разбила мой здравый ум.
— Возможно. Но можно я попрошу тебя об одолжении? Просто сейчас заткнись и ничего не пытайся сказать. Не порти момент, — прыснул тот и, тихо и почти незаметно хихикнув, обжог его все еще пылающие губы поцелуем, но на этот раз так сильно, что Джордж почувствовал, как тело окаменело и лишилось возможности даже дышать. — Я знаю, что то, что сейчас происходит между нами, неправильно, но мне уже на все плевать.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Июль, 1919 год
Носом он втянул что есть силы благовоние его тела и старался вбирать в себя каждый запах, исходящий от кожи Эрвана, в лучах восходящего солнца приобретшей нежно-кремовый оттенок. Кончиком указательного пальца он водил по шее юноши, изредка соскальзывая к плечу, неотрывно наблюдая за тем, как тот пребывает во владениях Морфея. Губы Джорджа так и грезили прикоснуться к спящему юноше, отчего их хозяин с трудом мог смирять собственные желания, так как не хотел прерывать спокойный грезы Эрвана.