Герасимов поначалу не понял, куда клонила Ольга. В любом случае особенного интереса ее слова у него не вызвали.
– У нас никого не осталось! – отвечал он, не поворачивая головы. – Торчок это единственное решение. Или, может быть, стоит уговаривать Футболиста, чтобы он вернулся назад.
Ольга про себя отругала директора за недогадливость.
- Кандидат все же есть, независимо от того, что ты о нем думаешь. И все равно, что он не вписывается в расхожие представления о глупости - зато он представляет это явление под особенным углом. Вдобавок нужно учесть успеваемость в Школе. К нам уже давно ходит Егор Борисов и превосходно учится. Сейчас он настырно идет к цели, не видя перед собой никаких преград. Это тоже признак глупости. На сегодняшний день он единственный, кто надеется получить цереброл от Школы для дураков.
Герасимов всерьез задумался, не развернуться ли лицом к Ольге. Может быть, гримаса, застывшая на нем, сказала бы лучше любых слов. Однако ссора с завучем была бы опасна: Ольга явно была не в настроении. Директор решил до поры до времени не провоцировать ее.
Герасимов, конечно, никогда не забывал про Борисова, да тот ни за что и не позволил бы этого сделать. Каждый день умник посещал лекции, задавая вопросы, приводившие церебролога в трепет. После всех этих уколов смотреть на него как на кандидата в дураки было невозможно. Противопоказания были слишком очевидны. Глядя на складки лба, более высокого, чем встречаешь обычно, Герасимов думал, что скорее бы выписал цереброл Ольге, чем этому лбу.
Однако сетовать на завуча за ее предложение не приходилось. Обидная правда все равно оставалась на стороне Ольги. Как ни умен был Борисов, других кандидатов на цереброл не находилось. Другие претенденты отсеялись по вине директора. В этих условиях единственного дурня нужно было полюбить таким, каков он есть.
И все же такая перспектива наводила на Герасимова ужас. Директор заранее представлял себе умника, скоро-наскоро жующего синюю таблетку цереброла. Прими он такое решение, сам собою запустился бы губительный механизм действия лекарства. Давление препарата развернулось бы немедленно, причем по всей коре головного мозга.. Практически сразу черепная коробка оказалась бы на грани слома.
Герасимов представлял себе, как это случилось бы с Борисовым. Мозг парня, и без того прокаченный учебой, попробовал бы выжать из себя максимум. В беспримерном усилии он бы, наверное, чуточку вырос. Расширение не продлилось бы долго: напряжение сыграло бы с ним злую шутку. Борисов быстро бы обмяк от подступившего головокружения. И вынужден был бы платить по счетам. Расплатой за непомерные амбиции стал бы безоговорочный дефолт его головы.
Герасимов живо себе воображал, как нейронные сети в мозгу парня наливаются юной силой, подобно лампочке, решившей гореть поярче. Обреченный благородный порыв с самого начала вызывал содрогание. Он никогда не достиг бы цели. Электрическому прибору не осталось бы ничего другого, как выгореть. Если продолжать аналогию, то умнику предстояло потерять память, мысли, рассудок и даже осознание себя самого.
Сострадательный от природы директор так измучился, что по его лицу прошла судорога. Ужасала не только мысль о церебральной катастрофе, но и то, что деваться от нее было некуда. Дело было не во вмешательстве Ольги. Завуч могла бы промолчать, но это ни на что не повлияло бы. С Ольгой или нет, но другого выбора у Школы для дураков не оставалось.
Самому директору даже думать об участии в преступлении было невыносимо. Себе он представлялся еще одним убийцей в белом халате. И пусть когда-то он недолюбливал Борисова, следов этого чувства в душе не отыскалось. Зато он знал, что ни один здоровый человек не мог бесстрастно расправиться со своим ближним. Имея хотя бы капельку сострадания, доводить дело до вручения цереброла умному парню было нельзя.
Терзания Герасимова продолжались. Перед глазами у него наскоро мелькнул Кеплер, чей синий язык, запечатленный на фотографии, достигал подбородка, и тут же его сменили осоловевшие глаза Дональда Трэша, все же не устоявшего перед церебролом. Являлся еще один образ, известный каждому: наморщенный лоб премьера Медведова, напрягшийся в ожидании катастрофы. Ожидания у главы правительства в отношении своих способностей были явно занижены. Действительность показала, что, как и всем прочим, Медведову цереброл был категорически ни к чему.