Герасимов почувствовал вдохновение, которое про себя окрестил безнадежным. Новые доводы легко приходили ему в голову, но пользы от них никакой не было. Теоретически говоря, разумный человек мог бы прислушаться к какому-нибудь из его замечаний. Однако Борисова это не касалось. Надежд поколебать упрямца колкой фразой или неожиданным поворотом мысли не оставалось, и любые попытки были обречены на неуспех.
- Несмотря ни на что, еще можно достичь компромисса, - вопреки судьбе, произнес директор. – Найти выход, при котором и вы, и я разойдемся друзьями. Лично Вам ничего не стоит взять и растворить это лекарство. Есть реактив, который образует смесь с церебролом. Это вода. Вы сможете получить раствор и носить его с собой в фляжке. Время от времени прикладываться к ней, в особых случаях, если почувствуете недостаток ума. Хотя, честно говоря, я бы этого не делал. Но все-таки так безопасно. Последовав моему совету вы не будете рисковать передозом: гомеопатически разведенный цереброл станет проникать в организм в точном соответствии с вашим интеллектуальным уровнем, через небольшие, осторожные глотки…
Ответа не последовало, и Герасимов обреченно пожал плечами.
- Другой вариант мне нравится еще больше. Ему свойственна особая художественная радикальность. Вы можете взять и уйти, мы попросту разойдемся с вами, ничего не поменяв, вот и все.
Как и следовало ожидать, Борисов даже не шелохнулся . Всем своим видом он давал понять, что соскучился по тишине, но готов пройти через последнее испытание –длинные несносные речи, лишь бы приблизиться к заветной цели. Играя на нервах у директора, студент преждевременно отправился в атаку: сам потянулся к таблеткам, которые Герасимов выверенным движением заслонил от него. В этот момент, наблюдая за своим студентом, церебролог заметил нечто важное. Вытягивал руку Борисов не жалко, испуганно или воровато, как это бывает у наркоманов, а властно, настойчиво и жадно, с полным осознанием того, что лекарство по праву принадлежит именно ему.
Стоило Герасимову, наконец, закрыть рот и чуть подавшись назад, сделать жест ладонью, показывая, что выбор за победителем, как неизбежное и случилось. Борисов не стал медлить с решением: наклонился, сгреб обеими руками таблетки и жадно положил их себе в рот.
Директор отвернулся, закрыв тонкими пальцами смоченные глазницы, и сделал все от себя зависевшее, чтобы не подсматривать. Ждать от наступавшей развязки было нечего. В реакции организма на передозы Герасимов не сомневался: в академиях глупости ее проходили на первом курсе. Вместо того, чтобы наблюдать глупые корчи, директор попробовал отвлечься на другие мысли: попробовать сделать для себя вывод из страшного семестра или хотя бы решить, стоило сочувствовать Борисову или нет.
Мысль о выпускнике Сорбонны не давала директору покоя. С одной стороны, не было причин жалеть студента, заслуживавшего самое меньшее крепкой порки. С другой – преступление, совершенное им, явно не соответствовало наказанию. Герасимов знал, что поркой не ограничится. Умный студент накажет себя похуже: собственными руками проложит дорогу в больницу, хоспис, приют для инвалидов или сумасшедший дом.
Борисов не обращал на упавшего духом директора никакого внимания. Могло показаться, что голова победителя даже немного кружилась от успехов. Длинными жадными шагами он добрался до холодильника, погрузился в его пасть, вскрыл обернутые фольгой упаковки с таблетками и, не отходя, стал набивать ими глотку. Герасимову стало дурно от этого зрелища. Даже не подглядывая сквозь пальцы, нельзя было избавиться от лезших в голову мыслей. Отвернувшийся от Борисова Герасимов все равно не удерживался и прикидывал, сколько цереброла успел запихнуть себе в рот студент.
Результат, к сожалению, превосходил все ожидания. Борисов ухитрился отыскать даже потайные секции холодильника, находившиеся за поддоном, и жадно отправлял в рот все, до чего смог дотянуться. Как будто боясь, что его оттащат охранники, Борисов не тратил времени на пережевывание: судя по звукам, каменно твердые таблетки падали прямо в горло, освобождая место во рту для следующей дозы. Зажмурившийся Герасимов, уяснил себе эту странность, которую не успел осмыслить: челюсти Борисова почти не работали, зато безмерно разбухли гортань и его правая щека.