Кое-кто в кабинете не был согласен. Кеплер со стены смотрел на директора осуждающе: он демонстрировал ему язык.
*
Не прошло и половины часа после лекции, как Герасимов снова погрузился в работу, хотя и другого рода. Нужно было просмотреть дела тех студентов, которые всерьез могли рассчитывать на цереброл, и сделать предварительный выбор между ними. Директор надеялся, что многие из претендентов покинут занятия по доброй воле, но ожидать благоразумия ото всех не приходилось. На практике это означало, что кандидатов придется сравнивать между собой.
Разложив на столе фотографии конкурсантов, Герасимов без труда разделил их по типам, а потом разместил небольшими группами в порядке убывания глупости. Результаты не впечатляли: студенческий набор выдался крайне слабым. Переводя взгляд с одной фотографии на другую, церебролог то посвистывал, то хмурился, то позволял себе улыбку, то впадал в продолжительные размышления. Дурака, который бы его устраивал, на столе видно не было.
Первыми на глаза директору попадались очкарики — программист и профессор, и выглядели они, с точки зрения церебрологии, вызывающе. Крепко засевшее в их мозгах образование ясно читалось на лицах, а в глазах отражалось неопределенно-задумчивое выражение явного превосходства по отношению к фотографу. Герасимов вертел в руках эти фото без удовольствия, зная, что допускать умников до лекарства не собирался. То же касалось Борисова и хипстеров: эти парни, конечно, нуждались в мозгоправе, но отправлять их на медикаментозное поумнение ни один ответственный специалист не отважился бы.
Отпадали целых семеро. Червячок сомнения сразу начинал точить душу директора. «Может быть, - думал он – я иду слишком быстро и упускаю что-то важное. Внешность обманчива, и доверяться ей не стоит. К некоторым из умников давно стоило бы присмотреться потщательнее. Тут бы и выяснилось, что система высшего образования вовсе не безупречна. Откровенно говоря, она плодит законченных дураков…»
Как записной теоретик, Герасимов допускал нерастраченный запас глупости даже у завзятого интеллектуала - Профессора. Но в особенности подозревал хипстеров, существовавших, как показывала практика, в долг. Человека старой закалки, директора раздражала их беспорядочный образ жизни. Однако сосредоточиться на справедливом негодовании мешали их соседи по списку. Взгляд церебролога косил, падая на фотографии Футболиста, Торчка или Полицейского. После этого возвращаться к другим кандидатам в голову уже не приходило.
Издалека могло показаться, что наркоман не заслуживал ни профессионального внимания, ни особенного снисхождения. В самом его облике было что-то порочное, скорее всего, вызванное недостатком мужественности. Тощие кисти парня дрожали, выдавая неизжитую привычку к дозе. Преподаватели Школы для дураков шушукались, что нарк не посещал занятия, проводил время в подвале, где пичкал себя всякой дрянью. Герасимов смотрел на вещи иначе: здоровье претендента его не интересовало. Но что случится, если наркоман вдруг возьмет и поумнеет? Не станет ли он сбывать другим бедолагам наркоту?
После Торчка руки у директора доходили до Футболиста и замирали в бессильном жесте, означавшем отчаяние. Дело его Герасимов изучал трижды, и каждый раз беспомощно разводил руками. Игрок был пустой башкой, не знавшей, откуда растут ножки у Буша, но на поле понимал своих товарищей с полуслова. Директор не мог взять в толк, как ему удавалось угадывать передвижения партнеров и отдавать такие блестящие, филигранно исполненные передачи. «Наверное, - думал церебролог, - тайна объяснялась предматчевой муштрой. Капитан команды, скорее всего, становился на дыбы, кричал на Футболиста матом, а тот отвечал ему тем же, оба орали, пока не выдыхались, и, наконец, опьяненные взаимопониманием, обнимали друг друга, как Кокорин и Мамаев. Задумавшись об этом, директор решал, что, наверное, слишком деликатен с подчиненными ему людьми.
Возможно, ближе к дуракам был полицейский, но и его кандидатура заставляла директора вопросительно поднимать брови. Низколобый хлыщ на проверку оказывался грубым и грязным, развязным и развратным алкашом, при этом не окончательно глупым типом. К несчастью, у него был и еще один недостаток. Герасимов без труда воображал себе, как мент разгонял несогласных, орудуя направо и налево своей дубинкой. Директора пугала склонность к насилию. Как профессионал он слишком хорошо представлял, что случится, если мужчине, любящему унижать своих ближних, дать в распоряжение хорошо работающий мозг.