Стоило директору назначить кому-нибудь из них встречу, как разочарование следовало по пятам. Никто из претендентов не устраивал его полностью и ни один не соответствовал строгим требованиям церебрологии. Мало кто умел показывать дурь лицом, и ее из них нужно было выуживать. Зато все рассчитывали обмануть Герасимова, что заставляло видеть в них жуликов, а не дураков.
Студенты охотно рассуждали перед директором о своей глупости, как будто он был для них не начальником, а психоаналитиком. Ничего из того, что они стремились донести, не стоило даже гомеопатической дозы цереброла. Иногда они сетовали на бедность, вгоняя Герасимова в смущение. Зато он посмеивался над теми, кто рассчитывал сделаться богаче, ради этого поумнев.
Внимание директора отвлекала модель, бросавшая в его сторону жаркие взгляды. Из остальных на интерес мог рассчитывать Михайлов. Зато настроение портили те, кто рассказывал, как садился в лужу. Герасимов знал, что эти откровения противоречили здравому смыслу. Нормальные люди такое скрывали. И в любом случае, ни один идиот, если он настоящий, не стал бы рассказывать все эти подробности, чтобы заполучить цереброл. Такая сложная комбинация дураку и в голову бы не пришла.
Уверившись, что его водят за нос, Герасимов давал волю гневу. На расправу он был скор, а навредить студентам было нетрудно. Хватало спросить: «почему я должен выписать цереброл именно вам? Дураков вокруг так много». Почти каждому из претендентов нечего было ответить на этот вопрос.
В случаях, когда нахрап не давал результатов, Герасимов шел на какую-нибудь хитрость. Иногда он сталкивал студентов между собой лбами. Чтобы добиться свары, достаточно было сказать, что лекарство вместо одного претендента уйдет другому. Взять хотя бы Мента: в Школе его не любили. Многие пламенели от ярости при мысли, что их лекарство достанется тому, кто и так при случае грабит всех подряд.
Но бывало и так, что поминать полицейского не приходилось. Дураки с радостью бросались друг на друга, стоило им указать вообще на любого из кандидатов. Хипстерам директор сообщил, что выпишет лекарство одному из их братии и уточнил, кому именно; отвратительная ссора началась прямо в приемной.
Тогда же на удочку Герасимова попался полицейский. Директор сообщил ему, что лекарство отправится к торчку, которого мент провожал злобным взглядом. В глубине души он считал его вором, до сих пор промышлявшим мелкой кражей. Стоило заговорить о наркомане, как правоохранитель начинал что-то бубнить себе под нос и стискивал зубы. В такие мгновения директор не сводил с него взгляда и надеялся, что Полицейского вот-вот прорвет.
- Посмотрите на торчка, - поддавливал Герасимов. – и примите в расчет, какой он хлипкий и хилый. Во рту у него каша, и когда его спрашивают о чем-нибудь, он не знает, что ответить. У него нет девушки. Нет денег. Нет работы. С помощью цереброла он найдет из жизненного тупика выход. Давайте поступим честно: назначим ему лекарство. А вы, господин полицейский, и так зарабатываете неплохо. Поскольку вы трудоустроены в милиции, то можете дополнительно брать деньги у кого-угодно. Если задуматься, цереброл таким, как вы, нужен, как мертвому припарка!
Расстроенный правоохранитель пробовал отбиваться.
- Нас, ментов, часто считают глупыми. И это, честно говорю, правда! Хотите, я расскажу одну историю? Это было недавно. Только выслушайте. Однажды утром, будучи за рулем, я разбил столб...
Но Герасимов щадить Полицейского не собирался, при любой возможности возвращая разговор назад к Торчку.
- Все дело в Ваших комплексах, именно поэтому вы так злитесь. Вы, полицейские, считаете наркоманов людьми второго сорта. И постоянно проверяете у них документы. А между тем, торчком был Боб Марли. Что вы скажете на это? Да если торчки поумнеют, то они станут, как голландцы — интеллигентными расслабленными людьми. А чего ждать, если поумнеете вы, менты?
- Я знаю, что будет, - напирал Герасимов, и его лицо покрывалось краской.
- Вы устроите концентрационный лагерь и поставите несогласных к стенке! Потому что интеллект ваш повысить можно, а характер изменить нельзя!
Учеба в полицейской академии приучила мента к унижениям. Криков и затрещин он повидал немеряно. А словесные оскорбления считал нормой жизни. Но и у доблестного стража правопорядка были болевые точки. Когда разговор заходил о торчках, нервы его сдавали. Предохранитель в голове полицейского не выдерживал. Мент был готов даже нарушить писаное правило – не кричать на старшего по званию.