Пока Ганц Йохансон мучился в поисках компромисса, Лилит Бортэ, наоборот, уверенно принимала решения и воплощала их в жизнь. В общем, чувствовала себя на порядок лучше, пусть и в целом дозволено ей было куда меньше. Ей нужно было сдерживать Ганца Йохансона — она сдерживала! Ей нужно было продержаться до прихода подкрепления — она держалась! Ей нужно было сопротивляться от подчинения — она сопротивлялась!
С ней было очень непросто, как с непослушным ребёнком, принципиально делающим всё не так и всё не то. Ганц Йохансон был уверен, что ему с ней сложно, но он не знал, каково было с ней другим, точнее «другому». Можно было даже сказать, что ему сильно повезло, что по факту его противником была не она, что всё происходящее — не более чем правдоподобная фикция. В противном случае ему бы давно пришлось предпринимать попытки вырваться из тисков, как крысе из капкана, и давно бы пришлось сделать выбор: поставить всё на свою жизнь и подвергнуть риску непричастных или смириться и кануть в небытие. Встреться они с Лилит Бортэ на равных, без лишних «рук» и дополнительного контроля, несомненно, всё было бы по-другому, всё развивалось бы по-другому и далеко не факт, что «по-другому» — значит лучше, ведь она могла и отказаться принимать его поражение и продолжить атаковать. Нет. Ганц Йохансон просто не мог представить насколько «по-настоящему высшая сила» стояла за всем, контролировала всё, выверяла каждую мелочь, учитывала детали — не давала происходящему превратиться в хаос. Не мог представить, насколько сосредоточенно она поддерживала стабильность, не давала сместиться равновесию — той самой «золотой середине», о поддержании которой в таком состоянии он мог только грезить. Вероятно, одно лишь это понимание, приди оно к нему прямо сейчас, заставило бы задуматься о столь многом, что он бы либо невольно опустил руки, либо загорелся ещё сильнее.
В целом, преувеличением это не было: совладать со скверным поведением Лилит Бортэ, с её внутренним бунтарством было не просто. И это при том, что давать много вольности ей никто не собирался, а ей самой нужно было сконцентрироваться на противостоянии и защите от пламени. Однако, то ли от своего фанатичного желания подчиняться исключительно господину — своему клану, то ли от уверенности в расчётах, то ли ещё от каких-то тараканов в голове, она без лишних раздумий пренебрегала сражением с Ганцом Йохансоном и стала жертвовать имеющейся силой в пользу внутреннего противостояния, желая избавиться от контроля и подвергая себя и других всё бо́льшему и бо́льшему риску. И пусть всё можно было списать на уверенность в помощи от наблюдавших Мировых Волшебников или скорого подкрепления, но что-то в её действиях, в её отношении несло тень пустого безумия. Тень, в которой не было даже намёка на компромисс — альтернативные варианты, сторонние мнения. Казалось, если понадобится, если так скажет клан или это будет в поле его интересов — разумных или нет — она без сомнений и с полной отдачей устроит массовое истребление или разрушение, независимо от того: кто?; что?; почему? В этом смысле Ганц Йохансон обладал куда большим самосознанием. И пусть он был готов жертвовать другими, пусть его призма «чёрного и белого» имела множество огрех и субъективных условностей — оценивая ту или иную ситуацию он в первую очередь опирался на здравый смысл и какую-никакую нравственность: решение, даже если ему подсовывали уже «готовое», он всё равно принимал сам. Иной раз оно могло иметь благоприятный результат, иной — нет. Но вот была ли Лилит Бортэ способна на такое — вопрос оставался открытым. Конечно, с одной стороны могло показаться, что Ганц Йохансон настолько самовольный, наглый и никому не подчиняющийся человек, что позволяет себе играть роль «мирового судьи», решающего кем пренебречь и кем пожертвовать — кому жить, а кому умереть! Но с другой — страшно было представить, что могла сотворить Лилит Бортэ выполняя указания других или подчиняясь уже устоявшимся принципам.