— То же самое? Немного сильнее? — Саена Гауф ласково улыбнулась; отпила ещё немного кофе; продолжила: — Я рада, что ты стараешься быть такой же хладнокровной как и всегда, только… главное, не переусердствуй. Хотя… — радостно добавила она, видя, что Мишель Лири вот-вот сорвётся и заплачет. — У тебя плохо получается быть хладнокровной, и это хорошо: не нужно пытаться сдержать то, что сдерживать не нужно, или пытаться быть такой, какой ты не являешься.
— Я… — только и сказала Мишель Лири, прежде чем уткнуться в пол в попытках сдержать несдерживаемый поток слёз…
Так… шло время.
Саене Гауф не без труда удалось накормить свою гостью, которая была полностью опустошена Ночью. Ночью, высосавшей из неё практически все соки: магические, физические, ментальные…
Хотя накормить — оказалось не самым проблемным делом для Саены Гауф. Куда проблемнее было удержать гостью на месте и не дать ей уйти. Это была самая настоящая битва характеров, в которой категоричность и «материнская» строгость с одной стороны (хозяйка), взяли вверх над своенравностью и бараньим упрямством с другой (гостья).
Мишель Лири осталась. Да и, быть может, где-то глубоко внутри она и сама не хотела уходить? Быть может, она боялась остаться наедине сама с собой? Опасалась зациклиться на не нужных мыслях? Учудить какую-нибудь глупость? А глупость, несомненно, последовала бы вслед за ней, вслед за её уходом.
Продуманные действия или безрассудное наитие? Обычно Мишель Лири устраивали оба варианта. Зачастую выбор зависел от ситуации, пусть и, несомненно, предпочтение безрассудному наитию она отдавала куда чаще. Однако конкретно в данной ситуации, что первое, что второе, не имели смысла: поддаться печали и «слететь с катушек», — она была готова это сделать, нет, искренне желала, но на кого направить весь негатив, всю злость, тоску? Чёткого ответа не было, разве что на Регана О’Лири? Но он был последним, кого она сейчас хотела видеть в принципе. А раз не было конкретной цели… Ей… Ей ничего не оставалось, кроме как приложить все усилия, чтобы взять себя в руки, избежать безрассудных действий; и, без сомнений, строгость Саены Гауф, её категоричность и ненавязчивая мягкость, — всё это сыграло далеко не последнюю роль в успешных попытках девушки сохранить остатки ясности. Правда, даже несмотря на весь этот успех, избежать классического самобичевания Мишель Лири не смогла:
«Если бы… если бы я лучше себя контролировала раньше, быть может… быть может…» — эта и другие мысли-сожаления время от времени посещали её сознание — глупые, бессмысленные и беспощадные, но посещали.
Время шло — боль не утихала, не хотела и не собиралась. Мишель Лири стала очередной жертвой молекулярных каскадов собственного организма… Было в этом что-то чарующее.
В редкие моменты ей даже удавалось полностью взять себя под контроль — оградить от ненужных чувств и эмоций. Это были приятные минуты «просветления», во время которых разум делал успешные попытки трезво оценить всё происходящее: давал циничные ответы, указывал на бессмысленность страданий, использовал логичные аргументы. Но… Каким бы рациональным ни был разум, блаженные минуты проходили, — бушующий поток эмоции сносил всю трезвость. Весь цинизм. Бессмысленность. Логику. Как бы разум не хотел, но он был неотделим от эмоций… В этом тоже было что-то чарующее.
◊ ◊ ◊
Станислав Гауф вернулся во второй половине дня, ближе к вечеру, но всё равно раньше обычного. Его жена в это время занималась мелкими делами по дому, в то время как, распухшая от слёз и сытая от еды, гостья похрапывала там же, на диване, провалившись в глубокий сон после очередного потопа.
Саена Гауф вышла навстречу и заговорила:
— С возвращением, как прошёл де… — она запнулась на полуслове.
В это время возле неё на свои белые лапки приземлилась рыжая кошечка.
Кошка посмотрела на Саену Гауф, мяукнула, после чего стала обнюхивать всё в коридоре.
— Кот?..
— Нет, кажется, кошка.
— Я не это имела в виду… Где взял? Зачем принёс?
— Если я скажу, что это длинная история и не нужно задавать лишних вопросов, ты не отстанешь? — иронично сказал Станислав Гауф и устало вздохнул; в отличие от своей бывшей напарницы он не мог просто остаться дома после тяжёлой ночи и спать весь день; да и внутренние переживания не позволили бы ему это сделать, а каким бы бывалым он ни был, произошедшее оставило у него осадок, как и у многих других людей.
Саена Гауф не ответила, но продолжила пронизывать мужа своим лисьим взглядом.
— …Ладно, ладно, — тот уступил, — дай мне только раздеться и войти.