— Слушаю, — сказал в трубке Валерка.
— Где это случилось?
— Возле «Геолога». Милиция говорит, что он стоял на обочине, на куче снега, сорвался вниз и… под автобус, между колесами, ногами вперед.
«Ногами вперед…»
— Откуда сведения, что пьяный?
— Делали вскрытие, да и так… по запаху.
— Быстро, однако же…
— Водитель настоял. В тюрьму никому неохота.
— Ладно, ждите, — сказал Лузгин.
В машине у Кротова был радиотелефон. Как-то сразу Лузгин вспомнил номер, а память в последнее время стала дырявая, держала всякую ерунду, вроде текстов песен Тамары Миансаровой, а нужное — в нужник. И Кротов ответил быстро, он еще был в гараже. Когда Лузгин объяснил, что к чему, друг-банкир ругался минуту-другую, потом сказал:
— Слышь, я тут в гараже добавил, это… Через центр ехать опасно, на фиг. Бери такси и дуй на Котовского. А я туда огородами.
И снова в лузгинском мозгу щелкнуло, чей-то голос выдал фразу из детского анекдота: «Огородами, огородами и — к Котовскому!». Маразм какой-то. Тем более что весь анекдот Лузгин как ни мучился, вспомнить не мог.
Вызвав по срочному такси, он спросил жену:
— Может, к Светке поедешь? Посидишь там с ней.
— Мне же завтра на работу, — ответила жена с укоризной в голосе. — Вообще-то, пока ты пьянствовал, я с ней почти целый час по телефону говорила, успокаивала как могла. Сейчас там Валерка с женой… Может, мне еще позвонить?
— Позвони, — сказал Лузгин и полез мокрыми ногами в ботинки.
Уже на улице, закурив под фонарем в ожидании тачки, Лузгин всё явственнее ощущал признаки быстрого похмелья: головная боль, тошнота, липкий пот. «А носкито мог бы и сменить, алкаш старый», — ноги мерзли, и вообще было зябко. Таксист, как обычно, перепутал подъезд, и Лузгин побежал к машине, свистнув в три пальца.
Кротов задерживался. Лузгин ходил по хрустящей ледяной крошке вдоль темного здания судмедэкспертизы, где располагался худший в городе морг — в нем не было холодильников, и если зимой еще было терпимо, то летом жуткий запах выворачивал внутренности даже на втором этаже в ритуальном зале.
По забору областной больницы, что на той стороне Котовского, скользнули яркие фары, и, спустя секунды, кротовский «джип», солидно перевешиваясь на ухабах, заполнил светом морговский двор и почти уткнулся толстым бампером в Лузгина. Тому сразу стало получше, хотя кому может быть хорошо возле морга. Они с Кротовым сразу пошли к темной двустворчатой двери, что в торце здания, и забарабанили в нее кулаками.
Послышались шаги и тихая ругань. Какой-то парень в синем халате открыл дверь, молча и жутко уставился на пришедших, но Кротов сунул ему в живот бутылку, донышком вперед, и сказал:
— Привет, братан. У нас тут корешок лежит. Глянуть надо.
Парень в халате оглядел темный двор, сунул бутылку в широкий карман халата и чуть пошире распахнул створку двери. Кротов с Лузгиным протиснулись внутрь в слабую желтизну дежурного освещения. Парень пошел вперед, Кротов за ним, и чуть не сверзился со ступенек вниз.
— Осторожнее, — сказал парень свое первое слово. У него был голос нормального человека.
Пока шли по коридорам, взгляд Лузгина зафиксировал лежащий у стены слева обгорелый дочерна человеческий обрубок, далее голого пузатого старика на расстеленной тряпке, но потом в мозгу сработала защита, и все мертвецы превратились для едва дышавшего Лузгина в муляжи и нечто под тряпками, и он пошел быстрее.
Кротов на ходу тихо беседовал с парнем в халате, тот кивал в ответ, показал рукой налево, и они вошли в комнату, где на оцинкованных столах лежали другие муляжи. Парень откинул край грязной простыни у первого стола и спросил:
— Это он?
Потом откинул простыню в ногах лежащего, повертел бирку, привязанную к большому пальцу, и сам себе ответил:
— Он.
У Сашки был открытый рот и мутные стеклянные глаза.
— Почему глаза не закрыли? — строго спросил Кротов.
— Закроем еще, — сказал парень. — С помощью клея. Вы забирать его хотите?
— Жена просила, — хриплым голосом сказал Лузгин, закашлялся и набил грудь трупным воздухом.
— Без справки не выдам.
— Какой справки?
— Нашей, из конторы. Утром приедете, возьмете справку для свидетельства о смерти и квиток для меня, тогда и заберете. Но рано не приезжайте, еще вскрытие будут делать.
— А менты сказали, что было вскрытие.
— Когда, ночью? — хмыкнул парень. — Хотя ему уже автобус вскрытие сделал.
Только сейчас Лузгин заметил, что Сашка лежал странно плоский посредине тела, простыня провисала.
— Лучше вы его не трогайте, — посоветовал парень. — Потом наши все сделают, в гробу лежать нормально будет. Домой такого забирать — с ума сойти.
— Тогда откуда взяли, что он пьяный был?
Парень в халате двумя пальцами приподнял простыню посредине, где она провисала, и спросил Кротова:
— Хочешь понюхать? Голимый спирт.
— Пошли отсюда, — сказал Лузгин и почти побежал к выходу.
Он стоял у машины, дышал и курил, дышал и курил, голова раскалывалась, страшно хотелось выпить, и Лузгин молил Бога, чтобы у Кротова в «бардачке» нашлось хоть что-нибудь, но только не водка, потому что пить водку из горла без закуси Лузгин так и не научился.
Вышел Кротов, от двери чирикнул пультиком блокировки машины. Лузгин снова окунулся в аромат свежей кожи, пластика и дорогих сигарет, дымом которых Кротов за два месяца уже пропитал салон «джипа» насквозь. Кротов курил английские, «Бенсон энд Хэджес», а где брал — не сознавался.
Глядя вперед, сквозь большое стекло, банкир склонился вправо, пошарил рукой в «бардачке», достал плоскую бутылку и положил на колени Лузгину. Тот отвинтил крышечку, понюхал и глотнул виски, и глотнул еще, пролив немного на шарф — Кротов резковато взял с места, выруливая от морга на улицу Котовского.
— Что делать будем? — спросил Кротов.
— А ничего не будем, — ответил Лузгин. — Поехали к Светке, там разберемся.
В школьной компании Сашка был на год младше остальных, и получалось так, что этих остальных он все время догонял. Позже закончил школу, позже поступал в институт и не поступил, ушел в армию, отстал еще на два года, по возвращении год гулял, присматривался, потом сдал-таки экзамены в университет на исторический, долго мучился заочником и в конце концов просто перестал появляться в университетском здании на улице Республики.
Декан истфака, знавший Сашку Дмитриева лично и давно — Сашкина картина висела у него в кабинете, — тянул с отчислением как мог, звонил его друзьям, посылал гонцов-студентов, но Сашка обыкновенным образом исчез, как делал это в своей жизни не раз: не ходил на работу в театр, где служил художником-декоратором, бросил приработок фоторетушера в «Тюменском комсомольце», перестал околачиваться в квартирах-студиях своих более практичных и удачливых коллег. Как потом выяснилось, Дмитриев вообще на полгода уехал из Тюмени в небольшой городок на Урале с большим металлургическим комбинатом, где расписывал стены комбинатского клуба.
Когда Сашка вернулся, его уже выгнали отовсюду: из университета, с двух работ, из семьи. Дмитриев был женат на однокласснице, жил в квартире родителей жены, детей не было. Вернувшись из Тагила с деньгами и получив от жены афронт, он хлопнул дверью и ушел жить в подвал к Витьке Зуеву, одному из первых тюменских кооператоров, ранее режиссеру местного телевидения, где Дмитриев работал художником сразу после армии.
Вторая женитьба Сашки Дмитриева долгое время была городской легендой. Разбежавшись с женой-одноклассницей (три года спустя последовал развод-автомат), Сашка сблизился с Серегой Кротовым, холостяком и большим «ходоком». Сергей работал экономистом в нефтяном главке, жил один в двухкомнатной квартире. Когда Сашке до смерти надоедал подвал и спальный мешок и вообще надо было хотя бы помыться, он завешивался к Кротову, без звонка, нахрапом, и Серега всегда принимал его, позволял жить неделю, а то и больше. Кротов никогда не показывал Сашке, что пора бы и честь знать, но наступал момент, и Сашка понимал: надо на время исчезнуть. Он возвращался в подвал, и Кротов не искал его, не выражал удивления уходом друга.
А еще Кротов делился с ним женщинами. Конечно, не в прямом смысле, хотя однажды и такое случилось. Просто когда Сашка жил у него или оставался ночевать, Сергей открывал свою записную книжку и звонил очередной своей пассии, но только той, у которой была сговорчивая подруга.